Мария Соловей
Молчание как апофеоз
...искусства авангарда
Малыш вновь огляделся по сторонам.— Ну, а где твои картины с петухами? Они что, тоже взорвались? — язвительно спросил он Карлсона. — Нет, они не взорвались, — ответил Карлсон. — Вот, гляди. — И он указал на пришпиленный к стене возле шкафа лист картона. На большом, совершенно чистом листе в нижнем углу был нарисован крохотный красный петушок. — Картина называется: «Очень одинокий петух», — объяснил Карлсон. Малыш посмотрел на этого крошечного петушка. А ведь Карлсон говорил о тысячах картин, на которых изображены всевозможные петухи, и все это, оказывается, свелось к одной красненькой петухообразной козявке! — Этот «Очень одинокий петух» создан лучшим в мире рисовальщиком петухов, — продолжал Карлсон, и голос его дрогнул. — Ах, до чего эта картина прекрасна и печальна!..
Невозможно рассматривать тенденции в какой-либо области вне смежных процессов (вспомним Гумилёвский «ковровый метод» изучения истории). Вот например, искусство, виды которого (пластическое, музыкальное, изобразительное etc.), повинуясь различным стилям, то следуют почти параллельно друг другу, то делают стремительный скачок в будущее или, наоборот, остаются неизменно-традиционными на протяжении долгого времени.
В XX веке с его неоднозначными и трагическими событиями искусство в его традиционном понимании, собственно, и закончилось. Считается, что литература, образно говоря, "закончилась", если не на абсурдистских экспериментах, то на постмодернизме, когда все написанное становится уже бесконечным повторением старого, живопись – на «Черном квадрате» Малевича, музыка – на атональных произведениях... но ведь это не было на самом деле концом, тупиком. Беззаконием, анархией, кризисом жанра – да. Но в контексте темы нас интересует феномен сочинения без содержания. Это действительно можно было бы назвать конечной точкой искусства, когда "на твой безумный мир один ответ – отказ". Тишина. Молчание.
В XX веке с его неоднозначными и трагическими событиями искусство в его традиционном понимании, собственно, и закончилось. Считается, что литература, образно говоря, "закончилась", если не на абсурдистских экспериментах, то на постмодернизме, когда все написанное становится уже бесконечным повторением старого, живопись – на «Черном квадрате» Малевича, музыка – на атональных произведениях... но ведь это не было на самом деле концом, тупиком. Беззаконием, анархией, кризисом жанра – да. Но в контексте темы нас интересует феномен сочинения без содержания. Это действительно можно было бы назвать конечной точкой искусства, когда "на твой безумный мир один ответ – отказ". Тишина. Молчание.
Владимир Маяковский, грозившийся разрушить старый мир до основания, кокетничал, когда писал, что над всем, что сделано, он ставит nihil (ничто). Более радикальными были его собратья по авангардному перу. «Поэма конца», – так и называется сочинение Василия (Василиска) Гнедова, входящее в цикл 1913 года под названием «Смерть искусству», состоящий из пятнадцати "футуристических поэм" длиной в одну строчку. Владимир Пяст вспоминал: «Слов она не имела и вся состояла только из одного жеста руки, быстро поднимаемой над волосами и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок». Сделав полный круг, литература вернулась к тому, с чего началась – к чистому листу. Это равносильно тому, если бы Казимир Малевич представил бы примерно в те же годы не свой знаменитый «Черный квадрат», а просто пустой белый холст.
Черный квадрат, К. Малевич
Более наглядным будет рассмотрение музыкальных произведений, поскольку в них концепция тишины развивалась непрерывно весь XX век.
Еще в 80-х годах XIX века французский журналист и писатель Альфонс Алле со своими эпатажными выходками, на четверть века предвосхитившими авангардные выставки 1910-х и 1920-х годов, написал некую «тихую часть» под названием «Похоронный марш для прославленного глухого». Марш не содержал ни одной ноты и под пустой счет музыки был впервые представлен в 1884 г. в одной из акций недолго просуществовавшего французского арт-движения «Les Arts incoherent» (в переводе – "искусство бессвязного"). Партитура представляла собой чистый нотный лист.
В 1919 году чешский композитор и пианист Эрвин Шульгоф написал серию джазовых фрагментов, один из которых, под названием «In Futurum» («В будущее»), не содержал ничего, кроме пауз и символов, указывающих на небольшие отклонения от темпа замедления или ускорения, не обозначаемые в нотах и обусловливающие выразительность исполнения музыки.
В 1926 г. молчание в музыке как художественный прием использовал американский композитор Д. Антейл в партитуре «Механического балета».
Еще в 80-х годах XIX века французский журналист и писатель Альфонс Алле со своими эпатажными выходками, на четверть века предвосхитившими авангардные выставки 1910-х и 1920-х годов, написал некую «тихую часть» под названием «Похоронный марш для прославленного глухого». Марш не содержал ни одной ноты и под пустой счет музыки был впервые представлен в 1884 г. в одной из акций недолго просуществовавшего французского арт-движения «Les Arts incoherent» (в переводе – "искусство бессвязного"). Партитура представляла собой чистый нотный лист.
В 1919 году чешский композитор и пианист Эрвин Шульгоф написал серию джазовых фрагментов, один из которых, под названием «In Futurum» («В будущее»), не содержал ничего, кроме пауз и символов, указывающих на небольшие отклонения от темпа замедления или ускорения, не обозначаемые в нотах и обусловливающие выразительность исполнения музыки.
В 1926 г. молчание в музыке как художественный прием использовал американский композитор Д. Антейл в партитуре «Механического балета».
И все же самой известной, "хрестоматийной" молчаливой пьесой XX века считается "Четыре минуты и тридцать три секунды тишины" Джона Кейджа, впервые "исполненная" в 1952 году. Вся партитура произведения содержала всего лишь одно указание – "tacet" – молчание для всех инструментов, которое длилось столько же времени, сколько указано в заглавии. Первые "исполнения" были скандальными. Публика не желала воспринимать это произведение, навеянное философскими учениями Востока о тишине и эстетическими поисками самого Кейджа.
Сам опыт произведения был задуман как расшатывание устоявшихся представлений о том, что есть сама Музыка. Это и есть, фактически, полная противоположность Музыке, олицетворением и вершиной которой является, к примеру, гений полифонии И.С. Бах (тогда, возвращаясь к "Поэме Конца" Гнедова, она, представляя собой, собственно ничто, является полной противоположностью нашему всему - литературному гению А.С. Пушкина). Но для Кейджа молчание вовсе не является тишиной: «Звуковой опыт, который я предпочитаю всем другим, является опыт молчания». Тишины по Кейджу, вообще, как таковой, не существует. Даже в специальной изолированной от звуков камере человек может слышать, как стучит его сердце или пульсируют сосуды. Так же и в концертном зале во время "исполнения" пьесы 4'33'' должна была твориться новая музыка – сотканная из недоуменного молчания, скрипов стульев, нерешительного покашливания, недовольного ропота и т.д. Сам Кейдж, что показательно, предпочитал называть свое произведение не молчаливым, но тихим.
Можно сказать, что столь радикальные "произведения искусства" впервые перевели внимание собственно с объекта (автора, исполнителя) на субъект (читателя, слушателя). В центре внимания теперь – его реакция. И каждый вправе воспринимать подобное или как хулиганскую выходку или же как поразительной глубины философский акт, достойный самого пристального научного исследования. Или же как "новое платье" голого короля.