В детстве тишина для меня являлась роскошью. Это была особенная тишина, заключающаяся не в отсутствии звуков, а в отсутствии отцовского крика. Когда его не было дома, я чувствовала спокойствие, даже в самых потаенных уголках души было тихо. В иные моменты все мое существо сотрясалось – я помню, как пряталась за ножкой унитаза в уборной и затыкала уши пальцами с такой силой, что слышала лишь отголоски творящегося в соседней комнате. С тех пор я, кстати, не могу уснуть, если кто-то рядом, читая, переворачивает страницы книги. Если соседи сверху не слишком громко (но все же) смотрят телевизор. Любой посторонний звук – даже на улице за окном – и я начинаю нервничать. Когда ты с детства держишь ухо востро днем и ночью, чтобы в нужный момент успеть предотвратить скандал родителей, то становишься не только чрезмерно эмпатичным, но и восприимчивым к любым звукам.

Несмотря ни на что, все мы любим родителей. Мы приходим в этот мир с чистейшим сознанием и на многие годы становимся своеобразными свидетелями их жизней. Мы не представляем, что они могут совершать ошибки. Каждый их шаг – правильный. Каждое слово – взвешенно. Они нас хвалят – мы взлетаем к небесам, ругают – опускаемся на дно. И если мама говорит, что «папа на самом деле хороший», что «он ее на самом деле очень сильно любит», что «для тебя-то он все делает», что «в других семьях бывают ситуации хуже» – ты веришь. Если она в порыве гнева восклицает «Мы уходим!», то ты открываешь свою небольшую сумочку, укладываешь в нее свои любимые книжки и уже через минуты две ждешь ее у двери. Потом мама спросит, куда это ты собралась, и они с папой начнут заливисто смеяться. И ты вдруг осознаешь, что могла ее и не слушать, но тебе, видимо, пришелся по душе ее выбор. Жаль только, что детей обычно не спрашивают, что им по душе.

Моменты «внутренней тишины» казались настолько редкими, что я боялась спугнуть их своими рассказами кому-либо о том, от чего хочется, наоборот, сбежать. До 5 утра ты тихонько плачешь в подушку, а потом приходишь в школу и громко смеешься – так громко, как хотел бы плакать. Здесь никто не обсуждает родителей – ты думаешь, что единственный такой, со своей Арлекино-маской. Только спустя годы понимаешь, что пока ты свою маску снимал и надевал, к лицам некоторых она приросла. Так на душе было «тише».

Когда я была подростком, у меня появилась лучшая подруга. Человек, которому я впервые рассказала о ситуации в своей семье и обо всех переживаниях, связанных с родителями. Как же сильно я потом жалела об этом! Мне казалось, я выдала чужой секрет, выставила родителей в дурном свете, осквернила все то, что они для меня сделали. Хотелось извиниться перед мамой и папой, пообещать, что такого больше не повториться, настолько виноватой я себя чувствовала. Я очень хорошо помню, что подруга ответила мне. Возможно, из-за того, как я плакала после, или потому что тогда посчитала (и до сих пор считаю) ее ответ лучшим из тех, что можно получить в подобной ситуации. Она написала мне небольшое письмо, в котором были следующие слова: «Я люблю тебя. И я считаю твою маму очень сильной. Мне жаль, что вам приходится это переживать. Но я не хочу ненавидеть твоего отца, не перестану его уважать, не буду по-другому к нему относиться. Ведь это ТВОЙ отец».

Открывшись, я стала осознавать, что тишина, которую так тщательно оберегала, разрушала меня изнутри. Мама и папа стали чуть спокойнее, их отношения лучше, а я все еще давилась воспоминаниями и страхом. Казалось, будто все движутся дальше, а я топчусь на месте, не в силах справиться с демонами в своей голове. Я уже не жила с родителями, но просыпалась по ночам, истерически рыдая, потому что видела кошмары, с ними связанные. Как-то раз плакала в туалете, когда один мой знакомый повысил на меня голос. Боролась с паническими атаками, потому что не могла контролировать свои эмоции. Я ощущала вину за выбор родителей. За любой их выбор. Ведь будь я более чуткой дочерью, папа был бы спокойнее и добрее. Будь я смелее, смогла бы защитить маму, – так она бы чувствовала себя в безопасности. Будь я… Это можно было продолжать бесконечно. Ведь неправильной была я – не они.

Я провела интервью с 12 девушками из разных стран и городов и поняла одно: ребенок – это отражение родителей, но только в том зеркале, которое выбирает он сам. Это могут быть маленькие зеркала, отражающие лишь отдельные их части. А может быть огромное зеркало, где они видны во весь рост. Я не ставила перед собой цели снять фильм о домашнем насилии. Но когда увидела себя в пяти из двенадцати героинь, осознала, что мне пора сказать свое слово. По крайней мере, мне было что сказать.

Я решила показать всем родителям, что они несут огромную ответственность за то, чтобы не предать самые искренние, сначала громкие, а потом абсолютно беззвучные чувства своего ребенка. Мне также было важно дать возможность тем, кто пока не обрел свой голос, найти в моих героинях подруг, понимающих и принимающих их чувства. Уверена, они станут для других примером того, как важно не пытаться забыть, а вынести правильное из того, что помнишь. Мой фильм не о ненависти, а о любви вопреки. И, в конечном счете, о том, что каждый из нас способен стать тем, кем он хочет быть. Вне зависимости от положения в семье и предрассудков общества.

«Доченьки» помогли мне в полной мере понять смысл фразы Гермионы Грейнджер «Страх перед именем только усиливает страх перед тем, кто его носит». Проблема домашнего насилия относится к разряду «тех-что-нельзя-называть». Почти Лорд Волдеморт нашего времени. Но это такая же проблема, как и любая другая. И если делать вид, что ее нет, если о ней молчать, она не исчезнет. Поэтому я постараюсь говорить о том, что меня беспокоит. Наверное, пока не добьюсь тишины.