Ксения шаповалова
«Меня интересует только чушь…»

О том, как советская власть расправилась с литературным бунтарем, не признававшим никаких правил, рамок и шаблонов.
В 1921–1922 годах Даня Ювачев берет себе псевдоним, над разгадкой смысла которого до сих пор бьются многие литературоведы. Есть английское слово «harm», что в переводе означает «вред». Существует также близкое по звучанию французское слово «charme» – уже совсем с другим значением: «шарм, обаяние». Такое противоречие вполне согласуется с характером и жизнью Даниила Хармса, бунтаря, не признававшего никаких правил, рамок и шаблонов. Это одна из самых противоречивых фигур в литературе. Абсурд, черный юмор, бред и эпатаж – это его стихия. О нем до сих пор спорят, называя то гением, то человеком, потерявшим рассудок и пишущим чушь. Но самого Хармса чушь как раз таки устраивала:
Меня интересует только «чушь»; только то, что не имеет никакого практического смысла. Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль, мораль, гигиеничность, нравственность, умиление и азарт — ненавистные для меня слова и чувства.

(Д. Хармс, 31 октября 1937 года)
Даниил Ювачев в детстве
Даниил Иванович Ювачев родился 17 (30) декабря 1905 года в городе Санкт-Петербурге. Семья, в которой он рос и воспитывался, была интеллигентной и состоятельной. Отец Даниила, Иван Павлович, сначала позиционировал себя как революционер-народоволец. Каким-то чудом избежав смертной казни, он меняет взгляды на жизнь и становится духовным писателем. Отец оказал благотворное влияние на Хармса: мальчик начал изучать иностранные языки (английский и немецкий), а также полюбил научную литературу. Именно отец, погрузившийся в конце жизни в религию, называет сына в честь одного из пророков (Даниил) и воспитывает ребенка глубоко верующим.

Уже с детства проявился противоречивый характер Хармса: ребенком он был скромным и застенчивым, однако это сочеталось в Дане с бурной фантазией и любовью к розыгрышам: чтобы избежать наказания учителей, Даниил иногда разыгрывал актерские сценки, притворяясь сиротой.
Получив аттестат зрелости, юноша выбирает сначала довольно приземленную профессию и поступает в Ленинградский энергетический техникум. Однако там Хармс пробыл недолго: нерадивый ученик так и не удосужился получить диплом по причине того, что часто прогуливал занятия и не участвовал в общественных работах. После отчисления Даниил Ювачев начал заниматься литературной деятельностью, но рамки строгой классической литературы, которую так любил отец, не устраивали Даниила Ивановича. Он не захотел быть прозаиком и решает посвятить себя сочинению стихов. Поэт считал, что одно постоянное прозвище приносит несчастье, поэтому псевдонимов у него было множество, которые менялись, словно перчатки: Ххармс, Хаармсъ, Дандан, Даниил Шардам...
В 1927-28 году в Ленинграде возникает новое литературное сообщество, которое называется «ОБЭРИУ» («Объединение реального искусства»). Так называли себя представители литературной группы поэтов, писателей и деятелей культуры,которые, как когда-то футуристы, тоже собирались отказаться от консервативных форм искусства и всячески пропагандировали оригинальные способы изображения действительности, абсурд, гротеск.

Днем рождения объединения можно считать
24 января 1928 года, когда в Ленинградском Доме печати состоялся вечер «Три левых часа».
Там обэриуты заявляют об образовании группы, в которую вошли И. Бахтерев, А. Введенский, Д. Хармс (Ювачев), К. Вагинов (Вагенгейм), Н. Заболоцкий, писатель Б. Левин. К обэриутам были близки Н. Олейников, Е. Шварц, а также художники К. Малевич и П. Филонов.

Тогда же родился первый (и он же последний) манифест нового литературного объединения, в котором декларировался отказ от традиционных форм в поэзии. Было открыто заявлено, что эстетические предпочтения членов группы находятся в сфере авангардного искусства. Несомненное влияние на их творчество оказал один из основателей футуризма Велемир Хлебников, у которого обэриуты учились необычному подходу к слову.


Пригласительный билет на вечер обэриутов
Однако еще до появления в литературе обэриутов возникло неофициальное литературно-философское содружество, участники которого называли себя «чинарями». Среди них были Введенский, Хармс и Л. Липавский. Само слово «чинарь» было придумано Введенским и, скорее всего, было произведено от слова «чин». Литературовед Яков Друскин предполагает, что имеется в виду не официальный чин, а духовный ранг. Почти год Введенский подписывал свои стихи: «Чинарь авторитет бессмыслицы», Даниил Иванович Хармс называл себя «чинарем-взиральником».

«Чинари» писали в духе авангардизма, их своеобразный нигилизм был связан и с юмором. Авторы являлись противниками официоза в литературе и проводили всевозможные эксперименты с рифмой и ритмом стихотворений, со смыслом слов. Изначально они имели успех лишь в узком дружеском кругу, их, естественно, не печатали и подвергали насмешкам при попытках выступить перед публикой. Карнавальное шутовское поведение в СССР категорически не приветствовалось. С советской властью шутить не советовали. Постепенно «чинари» решают расширить свой состав и образуют литературную группу, которую первоначально хотели назвать «Академия левых классиков». Но в результате получилось то, что получилось,— ОБЭРИУ. Абсурдно и непонятно. Но чем абсурднее, тем лучше.

Отец Хармса литературных чудачеств сына не разделял. Однажды он подарил Даниилу томик стихов Хлебникова, который был подписан так:
«Моему чокнутому сыну дарю книгу такого же чокнутого поэта».
Литературные чудачества были, и их действительно не только отцу было сложно и понять, и принять. Вот лишь несколько примеров.
Мама Няма

Гахи глели на меня
сынды плавали во мне
где ты мама, мама Няма
мама дома мамамед!
Во болото во овраг
во летает тетервак
тертый тетер на току
твердый пламень едоку.
Твердый пламень едока
ложки вилки. Рот развей.
Стяга строже. Но пока
звитень зветен соловей
сао соо сио се
коги доги до ноги
некел тыкал мыкал выкал
мама Няма помоги!
Ибо сынды мне внутри
колят пики не понять
ибо гахи раз два три
хотят девочку отнять.

Всё.

Дачная ночь

Слон купается фурча
держит хоботом миры
волки бродят у ручья
в окна лазают воры
им навстречу жгут свечу
они слезают нож в зубах
бегут по саду. Каланчу
огибают в трёх шагах
поперёк пути забор
много выше чем овин
быстро лезет первый, вор
остальные вслед за ним
БАХ! звучит ружейный гром
пуля врезалась в сосну
гости сели на паром
и отправились ко сну
Ляля дремлет вверх ногой
вид её зато сердит
мать качает головой
снится юноша нагой
и глазами вдаль вертит
где-то стукает вагон
освещая мрак внутри
тетя Вера шлет поклон
Костя едет без погон
в пеший полк 93
ищут экстренно врача
кто-то много съел блинов
врач приходит осерча
слон купается фурча
у ленивых берегов.
Человек устроен из трёх частей

Человек устроен из трёх частей,
из трёх частей,
из трёх частей.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Из трёх частей человек!

Борода и глаз, и пятнадцать рук,
и пятнадцать рук,
и пятнадцать рук.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Пятнадцать рук и ребро.

А, впрочем, не рук пятнадцать штук,
пятнадцать штук,
пятнадцать штук.
Хэу-ля-ля,
дрюм-дрюм-ту-ту!
Пятнадцать штук, да не рук.

Некоторые стихи Хармса напоминают бессвязную речь ребенка. И это не было простым экспериментом. Дело в том, что Хармс долгое время действительно писал стихи для детей. В 1928 году Даниила заметил и пригласил на работу заведовавший редакцией детской литературы С.Я. Маршак. И Хармс согласился, чтобы иметь хоть какие-то средства к существованию.
Даниил Хармс на балконе Дома Книги. Середина 30-х годов.
На 5 этаже в Доме книги располагался детский отдел, который, пожалуй, был одним из самых веселых мест в городе. Здесь издавали два журнала: «Еж» (Ежемесячный журнал) и «Чиж» (Чрезвычайно интересный журнал). Писатели, работавшие здесь, постоянно дурачились, Хармс попал в свою стихию: безумие здесь не осуждали, а приветствовали. Чего стоит только висящий на двери кабинета плакат: «График – на фиг!». Шутки-шутками, а детская книга была тогда лучшей в мире. Ведь ее издавали настоящие таланты: Маршак, Чуковский, Зощенко, Хармс, Введенский, Олейников, Шварц, Житков, Пантелеев… И потрясающие художники-иллюстраторы – В.Лебедев, Н.Тырца, Н.Радлов. Хармс не только писал стихи для детей, но и публиковал рассказы, рисовал карикатуры и различные головоломки, которые с радостью разгадывали и дети, и их родители.

Сам Хармс признавался, что детей не очень любил, при этом многие детские стихи о кошках, не захотевших отведать винегрета из лука и картошки, о пузатом самоваре и веселом старичке, который страсть как боялся пауков, у него выходили очень добрыми и детям нравились необычайно. Еще больше им нравились фееричные выступления Хармса, когда он, читая стихи, одновременно показывал различные фокусы, приводя ребят в восторг.
Социалистический Ленинград в то время представлял своеобразную фабрику по «штамповке» новых людей, что Хармса чрезвычайно удручало. Сам он, проживая в коммунальной советской квартире, умудрялся сохранить независимость и жить особой жизнью. На общем фоне Хармс, конечно, выделялся и выглядел довольно странно: долговязый, похожий на Шерлока Холмса, его любимого героя, в кепи, в брюках гольф, с тростью и неизменной трубкой. Некоторые даже считают, что сам псевдоним Хармса связан с фамилией главного героя Артура Конана Дойла. Живя в советской стране, Хармс не принимал физический труд, одевался, как аристократ, был пацифистом да еще и верил в Бога. Такой человек оказался совершенно несовместим с советской властью: он ее не жаловал, да и она ничего хорошего ему не дала.

Автор безобидных детских произведений подвергался гонениям со стороны власти, которая труды Ювачева считала антисоветскими. Так, иллюстрированная книжка «Озорная пробка» не прошла цензуру и находилась под запретом целых десять лет, с 1951 по 1961 годы.
Дошло до того, что в 1931 году власть выпустила постановление, в котором жесткой критике подверглись Чуковский, Маршак и другие детские писатели, но главными врагами были назначены Хармс, Введенский и Бахтерев, которых. Полгода их продержали в тюрьме, обвинили в антисоветской деятельности и отправили на несколько месяцев в ссылку в Курск. Город Хармсу не нравился. Он писал:

«Город, в котором я жил в это время
, мне совершенно не нравился. Он стоял на горе, и всюду открывались открыточные виды. Они мне так опротивели, что я даже рад был сидеть дома. Да, собственно говоря, кроме почты, рынка и магазина, мне и ходить-то было некуда… Были дни, когда я ничего не ел. Тогда я старался создать себе радостное настроение. Ложился на кровать и начинал улыбаться. Я улыбался до 20 минут зараз, но потом улыбка переходила в зевоту… Я начинал мечтать. Видел перед собой глиняный кувшин с молоком и куски свежего хлеба. А сам я сижу за столом и быстро пишу… Открываю окно и смотрю в сад. У самого дома росли желтые и лиловые цветы. Дальше рос табак и стоял большой военный каштан. А там начинался фруктовый сад. Было очень тихо, и только под горой пели поезда».

Из ссылки Хармс возвращается, но в 1937 году детскую редакцию закрывают, многие сотрудники были репрессированы. Материальное и душевное состояние Хармса становится все тяжелее... У поэта есть детская песенка, которая стала для него пророческой:
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь,
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шел все прямо и вперед
И все вперед глядел.
Не спал, не пил,
Не пил, не спал,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.

Как и герой своей детской песенки, Хармс однажды вышел из дома и исчез. Больше его не видел никто. В августе 1941 года Ленинград находился под угрозой захвата немецкими войсками. Хармс был арестован из-за поступившего на него доноса о распространении «клеветнических и пораженческих настроений».

«Вся комната в дыму,
А в дверь стучат,
А в дверь стучат,
На этот раз — к нему!


О чем он думает теперь,
Теперь, потом, всегда,
Когда стучит ногою в дверь
Чугунная беда?!»

1969, «Легенда о табаке. Памяти Даниила Хармса», Александр Галич.

Хармса ждал расстрел... Но в его личном деле уже было психическое заболевание, которое диагностировали во время призыва перед началом советско-финской войны. Хармс, чей характер был совершенно несовместим со службой в армии, штудировал многочисленные работы по психиатрии и убедительно симулировал безумие. Чтобы избежать смертной казни в 1941 году, Хармс вновь притворяется душевнобольным. В результате вместо расстрела он оказался в психиатрической тюремной больнице, где и умер от голода в феврале 1942 года...

...И вот однажды на заре
Вошел он в темный лес.
И с той поры,
И с той поры,
И с той поры исчез.

Но если как-нибудь его
Случится встретить вам,
Тогда скорей,
Тогда скорей,
Скорей скажите нам.