Наше всё. Солнце русской поэзии. Памятник себя воздвиг. Мой Пушкин. Погиб поэт, невольник чести. Голос школьного учителя начинает дрожать, речь постепенно переходит в трагический шёпот и оказывается наконец прервана для глубокого выдоха, призванного вернуть спокойствие тонкой учительской душе. Ровно тоже происходит с экскурсоводом в музее-квартире на Мойке 12, который к концу своего рассказа, указывая на хранимый в прозрачной шкатулочке клок волос Пушкина, уже рыдает, не стесняясь, всеми сотрудниками музейного комплекса в Пушкинских горах и матерью-филологом. Этому где-то учат, профессиональная деформация, или что?

– Давай встретимся у памятника Пушкину.

– У какого из…?

Пушкин на форзаце книги. На упаковке чая. Пушкинский музей. Это центр имени Пушкина. И это тоже. Пушкинская, станция метро. И улица. Город Пушкин. Квартира Пушкина. Квартира, где бывал Пушкин. Усадьба троюродного дяди друга жены Пушкина. Усадьба, где Пушкин пробыл два месяца проездом, теперь тут музей Пушкина. А это вещь ещё времён Пушкина, представляете себе.

И не то чтобы я когда-то сомневалась в заслугах Александра Сергеевича. Да, русская литература и речь разделились на «до» Пушкина и «после», потому что он завершил реформу языка, приблизил свой литературный к разговорному, тем самым значительно упростив его. До Пушкина писали слишком громоздко, высоким штилем, а Пушкин впервые написал о возвышенном и сложном простым языком. То есть создал тот язык, на котором мы говорим до сих пор и на котором его с тех пор так активно ругают все, кому не лень, от ранних футуристов до Невзорова, отчего их надругательства, конечно, смешны вдвойне. Да, он впервые в русской литературе обратился и в стихах, и в прозе к народу, к его героям и сюжетам, и обратился не свысока, а разговаривая на равных, с любовью, с уважением, с интересом. Да, он написал первый в России исторический роман и первый роман в стихах. Да, он с его «Современником» стал первым в России государственным публицистом. И много чего ещё, очень много. И всё-таки.

Откуда такое придыхание у учителей и слёзы у экскурсоводов, что за особенное чувство у них, да и у меня самой, бессознательное, к Пушкину – оно ведь именно к самому Пушкину, а не к его заслугам. Почему «наше всё», неужели прямо-таки «всё»? Почему литераторы за последний век повально писали эссе и исследования с названием «Мой Пушкин», почему только к Пушкину, и ни к кому больше относится приевшееся выражение «Пушкин у каждого свой» – разве Чехов у всех одинаковый? Где в русской литературе гениальные эссе на тему «Мой Салтыков-Щедрин», «Мой Зощенко», «Мой Антиох Кантемир»? И почему именно Пушкин носит у нас громоздкий титул поэта национального?

Он обладал взбалмошным характером, распалялся мгновенно: в детстве пугал или забавил родных своими выходками, а в зрелом возрасте не задумываясь бросал перчатку по поводу и без, из-за чего дрался на дуэли 11 раз. Он плохо учился в лицее, ругался с преподавателями и много раз бывал наказан за неподобающее поведение. Он мог смело заявить новоиспечённому царю, что, если б не ссылка, непременно присутствовал бы на Сенатской площади, и в то же время умел произвести на того же царя такое впечатление, что тот после встречи с ним первый из всех заявил «это теперь мой Пушкин». Он умел понять человека высшего света, Онегина, и представителя самого низшего сословия – станционного смотрителя. Он так влюблён был в Гончарову, что добивался согласия трижды, взял её без приданого, потому что семья Гончаровых обеднела – вплоть до того, что не могла обеспечить невесте карету до церкви – отдал огромные деньги на свадьбу, и сам в результате венчался во фраке приятеля, потому что на свой не хватило. Он обожал женщин, но с женитьбой разом остепенился, иногда только тоскуя по былой вольности и любовным приключениям. Он прошёл сложнейший, полный сомнений путь веры от «беру уроки атеизма» до такой искренней исповеди перед смертью, что священник вышел из комнаты умирающего со слезами. Таким же сложным был и путь его убеждений: от воспевателя свободы до видного государственника к концу жизни. Он любил друзей, верил простым народным суевериям, он всё воспевал, даже страдание. И, конечно, по своей горячности мученически погиб. Он как будто бы собрал в себе самом, в своём характере и своей судьбе, все самые яркие русские черты, лучшие и худшие, и те черты, которыми русским так хотелось бы обладать. «Что Пушкин для нас? Великий писатель? Нет, больше: одно из величайших явлений русского духа» – писал Мережковский.

К тому же, Пушкин оказался не принят всем остальным миром. То есть его уважают, как часть русской культуры, но не любят и не понимают. Проблема во многом в том, что стихи Пушкина практически не подлежат переводу. Тургенев однажды перевёл несколько из них, в том числе «Я вас любил», на французский, и показал эти переводы французскому писателю Гюставу Флоберу. Тот прочёл и сказал, мол, Пушкин ваш банален, тривиален, пресен, чуть ли не пошл. И правда, представьте себе стихотворение «я вас любил» в переводе на другой язык - ну последняя банальщина. Оно ведь, как и многие стихи Пушкина, максимально приближено к разговорной речи, там почти нет универсальных средств литературной выразительности. Представьте, сколько теряет в переводе «Евгений Онегин» – он ведь в переводе оказывается просто романчиком, каких множество, теряя главную свою прелесть – прелесть пушкинского языка.

Удивительно, что у гигантской культуры, завоевавшей весь мир, есть одно солнце, одно «наше всё», которое оказалось непонятно всему остальному миру. Те же Достоевский или Толстой, например, как будто бы глубже в своей прозе, психологичнее, сложнее, и их обожают в мире, но они не «наше всё». Потому что нации нужен такой герой, как Пушкин, один, чтобы красиво и по-русски жил, красиво и по-русски писал, красиво и по-русски умер. И, желательно, оказался понятен и приятен только таким же русским, как он. Потому что у народа тоже есть душа, упрощённо говоря - ментальность, и душе этой нужно живое и конкретное воплощение. Поэтому Пушкин у каждого русского свой ровно настолько, насколько и Россия у каждого своя. Мой, по крайней мере, Пушкин – это моя Россия, я его вижу таким, какой вижу или хочу видеть Россию. Мой Пушкин – он как у нашего писателя и филолога Евгения Водолазкина: «Лиза показала на монументальное здание с колоннами и сказала: Пушкинский дом. Пушкин в нём не жил, но здесь изучают русскую литературу. Глеб молча кивнул. Жаль, что не жил...

Ему иногда казалось, что Пушкин вообще не жил. Был плодом русской фантазии, прекрасной мечтой народа о самом себе»