Эта вот лужайка – это мой дом. Вот этот люк, на котором, свернувшись калачиком, спит мой брат – это тоже мой дом. И вон у того фонаря – это тоже мой дом. И голуби мои. И коты. А через квартал – это нет, не мой дом. Туда ходить нельзя, если шкура дорога.
Симпатично, правда?

Это просто ужасно. Я не знаю… Не понимаю, где нахожусь. Зачем я здесь? Отпустите меня домой, мне было там хорошо! Как это случилось? Члены моей стаи бежали так быстро, как никогда: «Уноси ноги! Отлов!»
Я не успел.

Самое Страшное – не случилось. Однако теперь мой дом – вот эти четыре решетки и кусок фанеры.
Где мои братья?..

Добрые Люди кормят меня, гуляют со мной дважды в день. Я знаю, что эти Люди Добры – они забрали меня и еще нескольких таких же юных и глупых, как я, от Самого Страшного. Но веревка – этот Поводок, будь он неладен – не дает мне бежать домой. Как я могу им об этом сказать? В моих словах они могут услышать эту… как там ее… Аг-рес-си-ю. Мне не хочется расстраивать Добрых Людей. Кажется, они любят меня, а я привыкаю к ним.

Так шли мои дни (а у иных – так шли годы), пока не появилась она – Любовь Всей Моей Жизни.

Папа заполняет какие-то карточки. Любовь Всей Моей Жизни берет меня на руки (стыдно сказать, но ростом я едва догоняю табурет). Голова идет кругом от незнакомого запаха, я не понимаю, куда меня несут, где мы едем, но рядом со мной она. А значит – это запах Счастья.

А ведь еще три недели назад, в день нашего знакомства, я пытался укусить ее руку, доверчиво просунутую сквозь прутья решетки. Боги собачьи – как стыдно! Но Любовь Всей Моей Жизни знала, знала точно и твердо: мы должны быть вместе, и мы будем. Понемногу мы сочиняли только нам одним понятный язык. Она не боялась меня – ни когда я рычал, ни когда рвал поводок. Она видела мои страхи и затем – мою любовь. Она понимала: глаза не врут.

Глаза, наверное, врут у одних только кошек. Эти делают вид, что никто им не нужен, а на самом деле жить не могут без Добрых Людей.

Я все делал не так. Я изгрыз ножку кресла. А однажды нашел потрясающую на вкус, клянусь вам, кожаную туфлю. И тоже изгрыз. Кроме того, ужасно раздражал торчащий кусочек обоев. Ведь это не дело: все такое ровное, красивое – а он торчит. Я потянул за него и… очнулся лишь тогда, когда на уровне моего роста обоев уже не было. Я не знал, что так делать нельзя. Честно. Я все это понял, когда Мама пришла с работы. Она кидала мои игрушки и миски в большой мешок, все гремело, и сердце у меня тоже.

- Я сказала, больше он здесь не живет! Неси его обратно в приют! Завели с отцом собаку. А воспитывать ее кто будет?! А на ремонт, может быть, ты деньги зарабатывала? Я в свою квартиру из коммуналки переехала не для того, чтобы этот бардак вы здесь устраивали.

- Мам, да ты раб этой квартиры!

- Да как ты… Рита, я с тобой разговариваю, вернись немедленно!

Так я и Любовь Всей Моей Жизни оказались на улице.

- Ничего, - говорила она, - это не мы дом потеряли. Это нас дома потеряли. И хорошо.

Ночь мы провели в каком-то чужом подъезде. Но мы были вместе, она и я, а она и есть мой Дом, и я буду охранять его, чего бы мне это ни стоило.

Утром по улицам люди тащили елки, перебегали дорогу с пухлыми мешками…

- Где мы с тобой встретим Новый год, как думаешь? – спросила Любовь Всей Моей Жизни. – Ой, Папа… И Мама.

Папа и Мама бежали навстречу. Потом хватали, обнимали, кричали, что «сбились с ног», Мама плакала. Опять стало немножко стыдно…

Мы встретили Новый год – Дома.