Яна Галина
«А находили их потом мёртвыми...»
О коллективизации – на основе сухих фактов, но через призму личных историй.
О великом нельзя говорить хорошо или плохо. Великое – всегда неоднозначно. Особенно, если это «великое» касается судьбы целой страны.
XX век в русской истории ознаменовался веком ужасных потрясений. Коллективизация стала одним из них.

Целью коллективизации было укрупнение сельскохозяйственных угодий – «преобразование мелких и неэффективных индивидуальных хозяйств
в крупные общественные для роста продуктивности сельскохозяйственного производства».
Коллективизация — политика объединения единоличных крестьянских хозяйств в коллективные (колхозы и совхозы), проводившаяся в СССР в период с 1928 по 1937 год
(в западной части страны — до 1950 года).
Зачем это было нужно? Представим, что у крестьянина есть участок земли. Он его самостоятельно обрабатывает, а все – что на нем вырастает – забирает себе. Но в какой-то момент у этого крестьянина рождается сын. И теперь этот участок земли нужно поделить на два. И так – с каждым пополнением в семье. Что будет с таким участком через несколько поколений? Он станет настолько маленьким, что обрабатывать его будет уже невыгодно.

А между тем семей становилось всё больше и больше. С 1850 года по 1900 год крестьянский надел сократился почти в 2 раза. В таких условиях тяжело не только жить, но и выживать.
Накануне отмены крепостного права средний крестьянский надел составлял 4,8 десятины, в 1880 году –3,5 десятины.
Постепенно исчезает скотина: негде пасти коров, корма не хватает, да и для того чтобы вспахать несколько участков, уже достаточно одной лошади.

На начало коллективизации, к 1929 году, в СССР было 25 млн. крестьянских хозяйств. Но все они были крошечными и малоэффективными, способными прокормить только самих себя – одну крестьянскую семью.
Фрагмент из фильма «Трактористы», 1939 г.
Между тем в XX веке появляются первые средства механизации (первые локомобили, плуги с несколькими сошниками и трактора), которые способны вспахивать уже гораздо больший объем поля.

При этом поле должно быть непременно большое. Тогда за меньший промежуток времени будет возможно вспахать как можно больше гектаров земли.
Чем больше поле, тем проще его обрабатывать с помощью средств механизации.
Получается, укрупнение сельскохозяйственных угодий – это объективный процесс, который, более того, шел во всех странах мира, но в разное время. Именно этот процесс позволял сделать сельское хозяйство более эффективным и, что немаловажно, более товарным.

При натуральном хозяйстве, все, что производил крестьянин, он съедал сам.
А при товарном хозяйстве, большинство продуктов он мог продавать и, соответственно, зарабатывать деньги.

А что по этому поводу думал сам И. В. Сталин?
«…нужно отдавать себе отчёт в том, что мы не можем дальше преуспевать на базе мелкого индивидуального крестьянского хозяйства, что нам нужны крупные хозяйства земледелия, способные применить машины и дать наибольший товарный выход.

Существует 2 пути создания крупных хозяйств земледелия: путь капиталистический, осуществляемый путем массового разорения крестьян и организации крупных капиталистических имений, эксплуатирующих труд; и путь социалистический, осуществляемый посредством объединения мелких крестьянских хозяйств в крупные коллективные хозяйства, без разорения крестьян и без эксплуатации труда. Наша партия избрала социалистический путь создания крупных хозяйств земледелия».
— И. В. Сталин
Таким образом, коллективизация должна была привести к росту промышленных производств и индустриализации страны, которая все еще оставалась аграрной, с преимущественно сельским населением.
Решение о коллективизации было принято на XV съезде ВКП(б) в 1927 году. Коллективизация проводилась в СССР в 1928–1937 годах. Основной этап пришелся на 1929–1930 гг. Этот период получил название сплошной коллективизации.

На Западной Украине, в Западной Белоруссии, Молдавии, Эстонии, Латвии, Литве коллективизация проводилась после присоединения их к СССР и была завершена в 1949–1950 годы.
Теперь разберемся в том, что из себя представляли так называемые крупные коллективные хозяйства? В народе – колхозы. Так называли объединения единоличных крестьян, обязующихся вести хозяйство коллективно. Вступая в колхоз, крестьянин передавал туда собственный земельный надел, скот, орудия труда или даже семена. В собственности селянина оставался дом и небольшой земельный участок, примыкающий к нему. То есть вести собственное подсобное хозяйство не запрещалось. Оставалось ли на него время – уже другой вопрос. Вступая в колхоз и работая там, крестьянин взамен получал долю от продукции и дохода общего хозяйства.

Все полученные земельные наделы объединялись, и образовывалось одно общее большое поле, которое уже можно вспахать трактором. Первоначально колхозам пытались предоставлять именно трактора, но техники не хватало, да и пользоваться ей крестьяне не умели, поэтому была создана своеобразная форма взаимодействия города и деревни – машинно-тракторные станции.
Машинно-тракторная станция (МТС) – государственное сельскохозяйственное предприятие в СССР и ряде других социалистических стран, обеспечивавшее техническую и организационную помощь крупным производителям агропромышленного комплекса.

МТС помогали колхозам, осуществляя обслуживание и ремонт тракторов, комбайнов и других предоставляемых на условиях аренды машин. Работниками МТС были не крестьяне,
а рабочие.
А как эти колхозники жили? Грубо говоря – за трудодни, которые обозначали степень выполнения плана.

По закону крестьянин должен был отработать на колхоз порядка 200 трудодней, для того чтобы выполнить колхозный план. Исследователи утверждают, что один трудодень обычный квалифицированный колхозник мог отработать за час, максимум – за два. И это не означает, что крестьянин должен работать целый день. Именно поэтому многие колхозники могли закрывать по 400 трудодней. А теперь – простая математика. В году всего 365 дней, одна часть из которых – выходные, а другая часть – нерабочая по природным условиям. Тем не менее практика перевыполнения плана была довольно частой.

Как трудодни реализовывались? Крестьянам вручались избытки производства. Например, в колхозе выращивается 100 тонн картошки. 70 тонн – идет на план. А все то, что сверх плана, распределяется среди колхозников в соответствии с трудоднями. При этом все полученное можно было не только отдать в семью, но и продать, и соответственно, получить дополнительный доход.

«За сдачу зерна по плану шла зарплата, которая распределялась по законам артели, собственно говоря, среди колхозников. При этом колхоз, опять же, мог тратить деньги по-разному. Одни колхозы больше платили своим работникам, другие колхозы предпочитали несколько меньше заплатить работникам, допустим, но построить сельский клуб новый, хороший, с кинопроекторной установкой, построить, допустим, хорошую библиотеку, улучшить школу. Некоторые колхозы строили дома хорошие, шикарные для своих колхозников. Т.е. колхоз мог распоряжаться этими средствами по-разному, но решалось это обычно на собрании колхоза, и дальше выполнялось исполнительной властью колхоза, т.е. председателем колхоза, который выбирался среди колхозников, опять же, по законам, которые были прописаны».
Фрагмент из фильма «Трактористы», 1939 г.
Вырисовывается довольно слаженная картина. Но так ли хорошо все было на самом деле?

Для начала обратим внимание на состав населения деревни. В 20-е года XX века всех жителей деревни можно было разделить на бедняков, середняков и кулаков. Но как только прошла коллективизация – никого из них не осталось. Теперь есть только колхозники. Теперь все равны: поле общее, стадо общее, работа общая и т. д. И даже доход был общим.

Однако это не все. Помимо колхозников к концу 20-х годов в деревне остались еще единоличники – те, кто отказался вступать в колхоз. Более того, единоличники сохранились вплоть до распада Советского Союза. Эта категория крестьян была очень малочисленной, но так и не исчезла.
В ходе коллективизации, проведённой в СССР в 1928—1932 годах, одним из направлений государственной политики стало раскулачивание.
Кулаки были самым зажиточным слоем крестьянства. Как правило, они держали большое количество скота и нанимали рабочих для увеличения дохода. А наёмный труд в СССР, как известно, был запрещен – буквально на идеологическом уровне.

Не сложно догадаться, какая участь ждала всех кулаков в период коллективизации.

В апреле 1929 года, на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), И. В. Сталин заявил о том, что кулаки усилились.
«Многие ещё до сих пор не могут объяснить того факта, что кулак давал хлеб в порядке самотека до 1927 года, а после 1927 года он перестал давать хлеб в порядке самотека. Но в этом обстоятельстве нет ничего удивительного. Если раньше кулак был ещё сравнительно слаб, не имел возможности серьезно устроить свое хозяйство, не имел достаточных капиталов для укрепления своего хозяйства, ввиду чего он был вынужден вывозить все или почти все излишки своего хлебного производства на рынок, то теперь, после ряда урожайных годов, когда он успел обстроиться хозяйственно, когда ему удалось накопить необходимые капиталы, — он получил возможность маневрировать на рынке, он получил возможность отложить хлеб, эту валюту валют, в резерв для себя, предпочитая вывозить на рынок мясо, овес, ячмень и прочие второстепенные культуры. Смешно было бы теперь надеяться, что можно взять хлеб у кулака добровольно. Вот где корень того сопротивления, которое оказывает теперь кулак политике Советской власти».
— И. В. Сталин, «О правом уклоне в ВКП(б)»
30 января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло Постановление
«О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации».

Контрреволюционный кулацкий актив было решено «ликвидировать путем заключения в концлагеря, останавливаясь в отношении организаторов террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций перед применением высшей меры репрессии».

В специальной сводке ОГПУ от 15 февраля 1930 года содержался следующий отчёт о проведении операции.
«При ликвидации кулаков как класса «изъято» в массовых операциях и при индивидуальных чистках 64589, из них в ходе подготовительных операций (1 категории) 52166, а в ходе массовых операций — 12423».
— Спецсводка ОГПУ от 15 февраля 1930 г.
Но всегда ли кулаки, или точнее те, кого называли кулаками, действительно являлись настолько зажиточными, какими их считали?

Мой ответ однозначный – нет.

Основанием к раскулачиванию мог стать любой из признаков, определённых постановлением СНК СССР от 21 мая 1929 г. «О признаках кулацких хозяйств, в которых должен применяться Кодекс законов о труде»: годовой доход крестьянского хозяйства на одного едока свыше 300 руб. (но не менее 1500 руб. на семью); занятие торговлей; сдача внаём машин, помещений; применение наёмного труда; наличие мельницы, маслобойни, крупорушки, плодовой или овощной сушилки и пр. При отсутствии этих признаков прибегали к старым фискальным спискам, сохранившимся в деревенских советах и к донесениям осведомителей ОГПУ и соседей. Последние нередко играли злую шутку.

Зачастую под карательный механизм раскулачивания попадали не кулаки, а обычные середняки и порой даже бедняки — по ошибке или по злой воле завистливых соседей.
«...она говорила, кто работал, вот у них и забирали. Горбом своим зарабатывали. А кто не хотел работать, власть — кто были при сельсовете, кто-то, может, соседи что-то, может, наговаривали. Сосед на соседа что-то наговорил, и все...

Даже дедушку вот они раскулачили. Была у них лошадь
и корова. Вот, в колхоз и забрали. Вот, раскулачили
и в колхоз и забрали эту лошадь и корову, а они были бедняки бедняками. Кто вот работал... Если в семье были парни, много парней. Если девочки были, так меньше они могли сена того же накосить. А у кого было в семье по три парня, как вот у нас, мы все собирали сено это и...

А у кого не было коровы, и кто не работали, так вот и...
А кто работяги были, эх... Вот, как бы кулаками были.
И корову, и лошадь забрали. И остались они ни при чем.

А мама говорила, че он! Как она по-прямому говорила. Штанов не было, ходил без штанов, а корову забрали!

Это вот они натворили, сами ничего не делали, а...
Как люди-то, тут приврали, тут придумали, и кто там что знает. Главное сделано, а что там...».

— из воспоминаний Галины Павловны Новичковой (пос. Песочный, Ленский р-н). Записала Яна Галина.
Что с ними становилось дальше?

Кулаки выселялись в отдаленные районы страны на спецпоселение, или трудпоселение (иначе это называлось «кулацкой ссылкой» или «трудссылкой»). Одна из таких ссылок была недалеко от рабочего поселка Козьмино, где прошло мое детство.

Общаясь с местными жителями, помогая пожилым знакомым или в случайном диалоге с ними, я нередко слышала истории о спецпереселенцах, живших в Ледне. Не самые радостные истории. Будучи ребенком я не давала себе отчет в том, с какой жестокостью на самом деле порой приходилось сталкиваться жителям Ледни. И только сейчас, перечитывая их воспоминания, приходит осознание всей трагичности их положения.
« Ледня – это посёлок, построенный руками тех, кто весной 1930 года был выслан в наши края из Поволжья, Астраханской и других областей страны, существовал не более двух десятков лет. Тем не менее, прославился своими тружениками, которые в предвоенные вырабатывали парты для школ и другую мебель, выращивали капусту, помидоры, огурцы».
– Олег Угрюмов, журналист, краевед
Из воспоминаний Эдуарда
Пиусовича Диля
«... Я не помню, какого числа, это было начало июня или
в конце мая, нас из Макарихи погрузили на баржу. Привезли
в Козьмино, выгрузили на берегу. И как раз был такой день холодный, что даже снег выпал. Мама закрыла нас двоих
с сестренкой одеялом, его нам люди дали, у нас-то ничего
с собой не было.

Заохала:
– Как тут жить будем, тут же летом снег идет!..

Подогнали подводы, нас развезли по деревням. Мы попали
в Илецкую, там мы приютились, а всех остальных, кто был
от шестнадцати лет и старше, погнали в Ледню.
Велась раскорчевка, строились бараки...».

– записал Олег Угрюмов.
Эдуард Пиусович Диль – один из жителей Ледни.

«Паёк в деревне нам уже не давали, давали только тем, кто работал в поселке.
Я сейчас не помню, как мы и выживали, мама где-то ходила, что-то добывала. Люди добрые были местные, они выручали крепко. Никакого зла от них не ощущали, никто нам не говорил, что ты, мол, такой-сякой… Этого не было.

Мы переселились в Ледню уже в ноябре того же 1930 года. Там два длинных барака сначала были построены. Я ещё помню: крыш не было, а были вместо крыши жерди настелены. Когда дождь шел – лилось всё в барак.

Но недолго эти бараки стояли, все мужики были брошены на стройку, пилили доски вручную, строили дома. Как дом готовый – сразу переселяли туда.

Жили трудно, особенно до 1934 года: голод был страшный, болезни. Тиф разразился, люди падали как мухи. И так было: в лес идёшь, то в одном месте, то в другом люди валяются. Умерли давно и не хоронил их никто.

Был от Ледни километрах в четырех ещё один посёлок, размером поменьше, чем Ледня. Наши же мужики в тридцатом году строили его. А потом привезли туда кубанцев, а всех наших оттуда вывезли. Видимо, было такое распоряжение, чтоб кубанцы отдельно жили. Много было кубанцев. И они, бедняги, почти все там умерли.

В такие дела не разрешалось и вникать. Комендант, знаете, как гонял…

Я помню, на корчевке женщины были, и мать у меня с ними. А как корчевали: деревянная лага, топор – весь инструмент. Деревья, которые годные, пускали
на дело, а остальное жгли. И так разработали поля, что и хлеб там хорошо рос,
и капуста.

У капустного поля установили большое колесо. Лошадь ходила вокруг, колесо крутилось и поливалась капуста. Капуста очень хорошая росла.

Так вот, они сели отдохнуть, а мы с сестрой бежим к маме. Едет комендант. Комендант был с Микшиной горы, усатый такой. У него плётка была. Верхом подъехал к этим женщинам и давай плёткой бить за то, что сели отдохнуть.

Всякие коменданты были, из местных, деревенских их и набирали. В Ледне был Булатов из Козьминского сельсовета. Был Щипин, он слободчиковский мужик. Как вам сказать, аккуратный был…

Охраны в поселке не было, правда, комендант держал у себя этих, как их называли, палочники. Если люди убегали, они их разыскивали. Эти палочники сами из своих же людей, вот они-то издевались над людьми.

Всякие издевательства были. В лесу палочники человека встретят: убежал
или в деревню пошёл вещи на продукты менять, голод же был страшный. Найдут в лесу, убьют и там оставят.

Кто работал, тот паек продуктовый получал. У нас мать не замогла работать. Жили очень голодно, питались чем только можно. Сходим летом в лес, наберем два ведра ягод и идём в деревню, в Залужье или Шоному, там поменяем на картошку. Вот и живём недельку-другую. Точно так и другие люди жили.

Я два года ходил по деревням, просил кусочки хлеба. Напрошу-напрошу, и иду на посёлок. Потом опять неделю-две учусь. Я так все деревни до самой Пасты облазал с одним парнем, у него родителей совсем не было.

В 1935 году я ушел в Сендугский лесопункт, меня комендатура назад вернула.
Я в Ледне побыл немножко и опять туда удрал. А в 1938 году мать из Ледни забрал и в Сендугу увёз, тогда уж не придирались ко мне».


– записал Олег Угрюмов.
Эдуард Пиусович Диль – один из жителей Ледни.

Из воспоминаний Вильгельма Александровича Гардта
Примерно в 1932-1933 годах сюда были завезены кубанцы.
А в 1940 году привезли поляков, это было так называемое «воссоединение Западной Украины, Западной Белоруссии».
У нас поляков очень мало было, хотя было польское кладбище, но там всего несколько могил, потом запретили, хоронили на общем кладбище. Когда началась война, поляков увезли.

А у кубанцев судьба трагичней оказалась: большинство из них здесь погибло. Они же южные люди, не привыкшие к северным условиям. Молодёжи среди них мало было, большинство – старики. Работать в лесу не могли, а потому и есть было нечего. Пока было что из вещей – меняли на продукты, пока были силы – сбегали. По просеке пойдут, чтобы сбежать
от коменданта. Леса не знали... Сколько таких случаев было, что находили их потом мёртвыми.

– записал Олег Угрюмов.
Вильгельм Александрович Гардт – один из жителей Ледни.

«Родители были из зажиточных крестьян. Мой прапрадед был уроженцем Восточной Пруссии, в восемнадцатом веке по велению Екатерины Великой было произведено заселение немцами левобережья Волги в среднем течение у Саратова. Впоследствии образована автономная республика немцев Поволжья. Так что сами-то предки остались где-то очень далеко.

Нас было семь человек: отец, мама, три брата, сестра и невестка. Оттуда нас вывезли примерно 10–15 марта 1930 года, так, наверное, две недели везли в теплушках, телячьих вагонах.

Чем питались? Большинство людей что-то брали с собой, когда уезжали из дому. Но ведь уезжали-то с южной полосы, из Украины, Белоруссии, Астрахани, там уже в марте посевная была. Идёт состав теплушек, а в окнах висят корзины с продуктами. Очень много попортилось. У кого-то сухари были. Но в пути следования, я так смутно помню: как только большая остановка, так давали кипяток.

В каждом вагоне был старшой. В нашем вагоне, папа рассказывал, было шесть семей. Обыкновенный вагончик двуостный, были такие маленькие вагончики. В два ряда нары, посередке буржуйка стоит. И вот так ехали. Первый хлеб где-то около Кирова дали, свой-то хлеб кончился.

Привезли нас в Котлас. Тупиковая станция, дальше некуда. Расселили всех в земляных сооружениях около Макарихи. Вроде как землянки, метров так на 25-30 длиной. Сделан накат из брёвен, засыпано землей, мхом проложено, Двухъярусные полати сплошные, в середке металлическая печка-буржуйка. В одном таком бараке, если можно его так назвать, ведь барак – это что-то более капитальное, а здесь что-то наподобие овощехранилища, в среднем 150–200 человек размещалось. В нашем бараке, как отец рассказывал, было 18 семей.
Нары сплошные, для каждой семьи, в зависимости от количества людей, вроде отдельного купе: снизу или сверху. Тут и дети, и малые и большие.

До вскрытия реки всех, кто был в силе, а большинство таких было, сразу по приезду определили на лесозаготовки, ещё там, в Макарьихе. Оставляли только детей. А молодых женщин, незамужних, их тоже на лесозаготовки, в сторону Красноборска, около Приводино лесозаготовки были.

***

Весной потекло: крыши же там не было как таковой. Погрузили нас на баржу и привезли на пристань Козьмино. Тогда везли не только по Вычегде, и по Двине посёлки были.

На барже столько народу! Только в нашем посёлке Ледня человек восемьсот пятьдесят было. Все неработающие – пожилые женщины, дети – жили в деревнях: это Козьмино, Малая и Большая Толща, Гыжег, Березник, Лопатино. Там часть домов были тоже были конфискованы, хозяев не было. Нас, раскулаченных, тут помещали, а те, до нас, дальше куда-то на Север были отправлены.

Была деревня Березник. Остановились у семьи священника. Священника там уже не было, он давно там где-то был, в других краях. Всех взрослых сразу отправили в лес на прорубку трассы. От Козьмино и до самого посёлка Ледни, он у лесников назывался, кажется, Березовый. Но факт, что от Козьмино двадцать километров.

Дорогу стали строить. Два места очень тяжёлых были: большое Шономское и маленькое Шономское болота. Когда едете со стороны Яренска или с Козьмино, видны пробелы в лесу – болота. Механизации никакой не было, валили деревья поперечными двуручными пилами. Первое время были мастера из Козьмино, старожилы, которые учили, как ими пользоваться. Но надо сказать, было очень много несчастных случаев. Нарушали безопасность при валке леса, люди, в большинстве своём леса не видели. Очень много было случаев заболеваний, особенно, когда появились грибы. Люди не знали их, много было случаев отравлений.

Прорубка эта продолжалась почти до августа 1930 года. Люди, которые были на прорубке трассы, в течение всего лета жили в шалашиках, шалаши рядом с дорогой стояли. Ширина просеки была ограничена, только чтобы подвода могла проходить, разрубка-то была всего метров восемь–десять. Вот как раньше паламышская дорога была, в таком же состоянии. А вперед были уже люди поопытнее по просеке заведены, они там, где посёлок должен быть, начали готовить лес.

К поздней осени уже были построены первые два больших барака, с нарами. Перегородки из горбыля были сделаны. Кирпича не было, так металлические печурки стояли посреди барака. Так и жили. А затем, в течение двух лет, в посёлке Ледня уже целая улица была построена домов из бараков.

Был дальше ещё, за три километра, посёлок, он назывался Песочный. Это там, где в речку Ленка впадает Локтышь. Небольшой, всего четыре барака. Позже уже тут 4-квартирные дома строили. Вот Нянда - однотипный посёлок, они все по единому «генеральному плану» были построены. Только два было типа жилых строений: барачный тип и такие, на четыре семьи: перегородки в середке, и всё. В Нянде, где раньше клуб был, спецкомендатура размещалась. И в Ледне точно такая же комендатура: с одной стороны – управленческий аппарат, комендант, с другой стороны его семья.

Когда стали организовывать колхозы, мой отец Александр Андреевич Гардт стал председателем. Он хорошо объяснялся на русском языке, Французский язык прекрасно знал и понимал, так же как и мама, а вот остальные в большинстве своём русский язык плохо знали, только между собой общались. Да, он был сначала строителем всего этого посёлка, он по специальности строитель. А потом возглавил колхоз «Новая деревня». Но тогда председатель не выбирался на колхозном собрании, спецкомендатура решала, кого поставить.
И колхоз наш был неуставной. Неуставной! Ведь у колхозов уставы были, какие-то положения, а тут Устав был один – спецкомендатура. Без разрешения комендатуры мы не могли никуда выехать. Если кого встретят в Козьмино, значит кутузка тебе обеспечена. Посадят тебя в холодную и будешь сидеть. На всех поселках были такие кутузки…».


– записал Олег Угрюмов.
Вильгельм Александрович Гардт – один из жителей Ледни.

После распада СССР и социалистической системы восточноевропейские страны провели политику деколлективизации и вернулись к частной собственности на землю, хотя не во всех странах она была обобществлена.
В исторической перспективе коллективизация остановила качественное отставание в уровне развития промышленности СССР в сравнении с развитыми странами, стимулировало рост городского населения, по соотношению которого к сельскому Россия значительно уступала развитым странам.

Городское население СССР в этот период удвоилось: с 26,3 млн до 56,1 млн человек. Валовой урожай зерновых 1930 г. составил 83,5 млн т, превысив знаменитый урожай 1913 г. в 80,1 млн т. Причем в коллективных хозяйствах, на июнь 1930 г., расчетная урожайность была выше, чем у единоличников, – в совхозах на 40 % и в колхозах на 14 %.


При этом в результате проводимой Сталиным политики коллективизации более 2 миллионов крестьян были депортированы, из них 1 800 000 только в 1930–1931 годах; 6 миллионов умерло от голода, сотни тысяч – в ссылке.

Такая политика вызвала массу восстаний среди населения. В марте 1930 года ОГПУ насчитало 6500 массовых выступлений, из которых 800 было подавлено
с применением оружия. В течение 1930 года около 2,5 миллиона крестьян приняли участие в 14 000 восстаний против советской политики коллективизации.

О великом нельзя говорить хорошо или плохо. Великое – всегда неоднозначно. Особенно, если это «великое» касается судьбы целой страны.
А коллективизация была поистине великим преобразованием.
Мы не можем умалять положительных последствий коллективизации. Как минимум, она вывела нашу страну на путь индустриализации. Однако игнорировать истории переселенцев, пострадавших от мясорубки механизации, мы не можем. Трагизм человеческих судеб немыслим. Еще более страшно от того, что многие из них пострадали невинно.

Однако мы – не судьи истории. Оставляем вас с этим нелегким противоречием – мыслить, рассуждать и, может быть, даже выбирать – только вам.