ольга кругликова
Шутки с памятью
Конечно, утверждением о том, что «в России от русских не осталось ни одного непроплёванного места» никого не удивишь, это еще Достоевский написал. Поражает то, что мы не только к настоящему так относимся. Мы как-то удивительно презрительны к прошлому, охотно превращая в фарс свою историческую память.
В аэропорту Хельсинки вдоль стен длиннющих лабиринтов, ведущих из здания аэропорта к самолетам, одно время были натянуты рекламные полотнища трансконтинентальной банковской системы. Идеальная коллекция стереотипов - каждая страна представлена каким-то национальным символом. На полотнище, долженствующем изображать Россию – потрясающая картина. В глубоких, кипенно-белых снегах, не тронутых не то что шоссейными дорогами, но даже и лыжней таежного охотника, в краю, куда не ступала нога цивилизованного исследователя, и где даже аборигены, очевидно, отсутствуют, на полянке среди заснеженных елок… выторчивает разноцветными луковками Храм Василия Блаженного. Так наивно, так трогательно, так первозданно, безо всяких тебе многомиллионных мегаполисов и небоскребов, заводов-газет-пароходов и прочих формальных признаков экономически развитой и политически значимой державы… Стоит себе разноцветная церковка посреди снежной тайги… Смешно? Смешно. Только ведь сами виноваты, господа…
Несколько веков русские путешественники за границей рассказывали о своей стране много, охотно и с искрометным юмором. Правда, еще Салтыков-Щедрин отмечал, что рассказы эти всегда носили своеобразный характер, так что их нельзя было назвать иначе, как сквернословием. За границей, рассказывая о Родине, "сыны России не только не сдерживали себя, но шли друг другу наперебой, как бы опасаясь, чтоб кто-нибудь не успел напаскудить прежде"
"И ежели репертуар "рассказов из русского быта" оказывался довольно скудным, то совсем не от недостатка желания сквернословить, а скорее от неумения пользоваться материалом и от недостатка изобретательности. Само собой разумеется, что западные люди, выслушивая эти рассказы, выводили из них не особенно лестные для России заключения"
М. Е. Салтыков-Щедрин
В июле 2012 года случилось мне довольно долгое время пробыть в Москве. Лето, самая страда для туриндустрии, толпы любопытствующих иностранцев и приехавших просвещаться провинциалов заинтересованно шныряют по центру столицы. Выйдешь, бывало, из метро «Охотный ряд», и неторопливо направляешься к площади мимо памятника Жукову и исторического музея. И тут навстречу тебе – батюшки святы! – стрельцы!.. Все честь честью – красные кафтаны с оторочкой, сапоги со звонким каблучком и игриво задранным носом, шапки меховые (на улице +32), через плечо картонные секиры. Обливаются потом и кисло лыбятся бородатые детины, предлагают желающим запечатлеть себя на фоне исторической «нетленки».
Чуть поодаль на фоне лотка с матрешками тусуется бровастый дедок в сером костюме, расшитом звездами героя, как мантия восточного кудесника. Типа Брежнев. С ним фотографируются охотно, особенно подвыпившие американцы. У входа в часовню (!!!) сидят на табуреточках Сталин и Ленин. Владимир Ильич, заметив, что близстоящая чета бюргеров оживленно закаркала, тыча в него пальцем, предчувствует могарыч, и бойко вскочив на табуреточку, как на броневик, начинает вопить что-то немыслимое, картавя и брызжа слюной. Ему кидают монетки. Меня начинает неудержимо воротить от этой разгулявшейся бесовщины, но тут в уголке по ту сторону часовенки я замечаю еще одного «артиста». Приземистый коренастый мужчина, бесцветно-русоволосый, с хитроватым заостренным профилем и лукавым пристальным взглядом… С ним почему-то никто не фотографируется… Видимо, не теряют надежды сфоткаться с оригиналом, пренебрегая двойником.
С интересом разглядывая этого артиста, как будто немного смущенного своей слабой востребованностью у публики, я вдруг слышу за спиной какое-то пронзительное жалобное всхлипыванье. Оборачиваюсь, и столбенею… Дряхлая, жилистая бабулька, которую черт знает для какой надобности внуки из далекого далека притащили в Москву (на леченье, что ли?..) увидала на фоне Кремля импозантного усатого грузина с дымящей трубкой. И вдруг, звонко и тоскливо всхлипнув, как-то смешно шатнулась в его сторону, припала морщинистым лицом к серому суконному рукаву чуть выше локтя…
«Родненький, - всхлипывает, - родненький… Гони ты их, сволочей этих проклятых, гони, жизни нет…»
Бессвязно причитает обезумевшая бабка, трясущейся ручонкой гладя орденские планки на груди потешника, стоят в сторонке оторопевшие внуки, растерянно озирается Иосиф Виссарионович. Иностранцы, оживлено гогоча, трещат фотокамерами. Еще бы – исторический перфоманс, видимо, нарочно для них…
Бессвязно причитает обезумевшая бабка, трясущейся ручонкой гладя орденские планки на груди потешника, стоят в сторонке оторопевшие внуки, растерянно озирается Иосиф Виссарионович. Иностранцы, оживлено гогоча, трещат фотокамерами. Еще бы – исторический перфоманс, видимо, нарочно для них…
Почему, скажите на милость, мы так охотно, с таким сладострастным самоуничиженьем поливаем перед иностранцами грязью свое настоящее? Которое, кстати говоря, у большинства нынешних русских путешественников, должно быть, не самое печальное, учитывая тот факт, что сквернословят они о Родине на верандах многозвездочных отелей Средиземноморского побережья. И почему мы с такой дурацкой готовностью превращаем в посмешище свою историю, почему даже и не за большие деньги, а так, из какого-то извращенного представления о гостеприимстве и радушии, мы готовы сами, лукаво подмигивая и ожидая одобрения смешливых туристов, приплясывать с балалайкой в ушанке и напяливать ленинскую кепочку?..