Мне кажется, это отличный показатель того, как часто произведения Некрасова рассматривают вне контекста его собственных мыслей и чувств. Без этого, как оказалось, его невозможно понять. И уж тем более полюбить. Когда мы начали работу над фильмом о Николае Некрасове, о писателе я знала совсем немного. В школе мы не останавливались подробно на его биографии, а ближе к ЕГЭ по литературе мечтали, чтобы «Кому на Руси жить хорошо» не оказалось в числе произведений, предназначенных для анализа. Кажется, это было единственное произведение Николая Алексеевича, которое мы знали. О том, что какие-то приятельские отношения их связывали с Виссарионом Белинским (критические статьи которого, к слову, мы разбирали чуть ли не на каждом уроке), я узнала во время учебы в университете. Нам развернуто рассказывали о журналистской деятельности Некрасова, раскрывая его как издателя – успешного, предприимчивого, делового. Казалось, что падения и всегда следующие за ними взлеты он испытывал лишь в профессиональном плане. Некрасов-писатель и Некрасов-журналист в учебной аудитории сначала школы, а затем университета затмили Некрасова-человека.

Пару месяцев назад со скрипом в душе я принялась за написание сценария небольшого документального фильма о Николае Алексеевиче. Наш преподаватель Виталий Федорович Познин определил каждому по «великому провинциалу» и строго наказал сделать Петербург одним из героев картины. «Ну вот! – думаю. – Кому-то Куприн достался с моим любимым «Гранатовым браслетом»! У кого-то – художник-маринист Римский-Корсаков, который буквально писал музыку красками! Да, есть, где развернуться! Ну почему у нас именно Некрасов?!» Признаюсь, довольно скоро наступил момент, когда я устыдилась собственных мыслей. Впрочем, об этом чуть позже.

После посещения Музея-квартиры Николая Алексеевича Некрасова, куда мы с творческой группой отправились первым делом, в голове крутилась лишь одна мысль (она казалась такой объемной, что, кажется, другим мыслям места попусту не хватало): «Насколько надо уважать или любить человека, чтобы повесить его посмертную маску над рабочим столом в своем кабинете? Этот слепок из гипса был снят с лица умершего Белинского. Некрасов работал и глядел на него. Работал и глядел!» Много позже Ольга Сергеевна Кругликова рассказала мне, что Виссарион Григорьевич был символом поколения русских литераторов определенного образа мыслей (последователей «натуральной школы»), потому в том, что его посмертная маска висит в квартире, которая буквально представляла собой редакцию «Современника» и «Отечественных записок», нет ничего странного.

Как бы то ни было, а гипсовая маска, висящая над рабочим столом писателя, меня в тот день до глубины души поразила. Помнится, я поделилась чувствами со смотрительницей в музее. «Ну, так… Учитель!» – ответила она мне. Позже, погрузившись в жизнь Некрасова, я в ее словах убедилась. Узнала, насколько важную роль сыграл Виссарион Григорьевич в становлении Николая Алексеевича как человека и писателя. Некрасов приехал в Петербург, чтобы осуществить свою большую мечту – поступить в университет. Однако у отца были иные планы на его жизнь, потому поддерживать сына он не стал, лишив материальной поддержки. Оставшись на улице буквально ни с чем, 16-летний подросток познает все горе буквально брошенного на произвол судьбы человека. Все «красоты» трущобного Петербурга открываются ему во всей своей полноте. Он работает там и сям за копейки, чтобы не умереть с голоду. Плохо сдает вступительные экзамены – в университет не поступает. И так не один раз. Издает свой первый сборник стихотворений, но позже скупает и уничтожает все экземпляры. А все потому, что авторитетный литературный критик Виссарион Белинский выпускает разгромную рецензию, называя произведения молодого Некрасова «звучными стишками без идеи и содержания». Такое, вот, первое (пусть и заочное) знакомство.

Именно Белинский стал в итоге человеком, приведшим Некрасова к успеху. По крайней мере, он направил энергию тогда еще юного провинциала в нужное русло. Пройдет время, и Некрасов скажет, что встреча с Белинским стала его спасением. А мы спустя годы сделаем довольно тривиальный вывод: иногда опустивший на дно и поднявший к небесам является одним и тем же человеком. Тема наставничества оказалась мне близка. Когда мы переезжаем в большой город, он не раскрывает свои объятия, чтобы как можно крепче нас обнять и защитить от грустных дум. Это делают люди. И оттого, каким будет твое окружение, зависит направление, в котором ты будешь двигаться. Ощущение уверенности, как, впрочем, и назначение творчества Некрасову подарил не город, а человек. Человек-компас, как я его часто называю, Виссарион Белинский. Именно об этом мне хотелось сказать в фильме. Именно об этом в силу своего возраста и жизненного опыта я могла говорить.

Николай Алексеевич не покидал меня в течение последних четырех месяцев: с ним я посещала пары в университете, с ним же бежала на встречи с друзьями и проводила дни и ночи за рабочим столом. Это довольно странно, а иногда очень тяжело, но мысленно мой герой всегда находился рядом. Некрасов, как и работа над фильмом о нем, многому меня научили. Например, не бояться привлечь нужных, по моему мнению, людей к участию в фильме или работе над ним. Ведь максимум, что они могут сделать, это отказать вам. Большая часть успешности проекта зависит оттого, как хорошо ты ладишь с окружающими, можешь ли с ними договориться. Уж это Некрасов умел! Именно благодаря своей предприимчивости, как рассказывала мне Людмила Петровна Громова, он стал «миллионщиком»: обладателем состояние не родового, а нажитого. Сегодня я могу сравнить известные некрасовские обеды разве что с процессом нетворкинга, вся суть которого заключается в выстраивании доверительных и долгосрочных отношений с людьми, чтобы быть полезными друг другу ...в случае чего.

По словам Людмилы Петровны, Некрасов был человеком удивительно коллективистским, всегда поддерживающим коллективное творчество. Многие фельетоны для «Современника» писались за чашкой послеобеденного кофе сотрудниками журнала, коллективно. Николай Алексеевич очень дорожил атмосферой, царившей в редакции в те моменты. Кино, как известно, командное искусство. Важно, чтобы люди, работающие над фильмом, с одинаково полной отдачей подходили к его созданию. Иначе процесс съемок превратится в настоящую пытку для тех, кто вкладывает в работу буквально всю свою душу (таких, как я). Благо с командой мне в который раз повезло. С режиссером и по совместительству оператором фильма Егором Махониным мы 24 часа в сутки находились в состоянии эмоционального возбуждения, перекидываясь идеями до, во время и после съемок. И что не менее важно, относились друг к другу с пониманием. Во время написания сценария, например, я с чувством вины перенесла дату отправления его Егору (не писалось и все тут!), на что он мне ответил примерно так же, как Некрасов в письме Достоевскому (тому еще ненавистнику дедлайнов): «Разумеется, я не имею никакой претензии, что продолжение романа оттянулось на лишний месяц, и согласен с Вами, что прежде всего надо дать автору возможность сделать вещь свою возможно лучше» (от 20 августа, 1875). Писать мне после этого, к слову, стало намного легче.

Во время работы над фильмом мне не раз приходилось слышать о том, что сценарий получился в большей степени литературоведческим. Это слово буквально стучало в висках, ведь было произнесено людьми, от которых я ждала похвалы и признания. Со временем мне удалось осознать, что моя работа не является плохой лишь из-за того, что не соответствует чьим-то ожиданиям. А уж тем более ожиданиям людей, имеющих намного больше профессионального опыта и знаний, чем я. У них свое видение истории Некрасова, свой к ней подход. Я, увы, не в силах увидеть мир их глазами. Но могу понять и принять авторитетное для меня мнение, стараясь дальше работать только лучше. Естественно, по мере своих возможностей. Моя главная задача состояла в том, чтобы заинтересовать молодых людей историей Некрасова, напомнить им о том, что у нас с «великими» не так-то мало общего. Главное – найти точки соприкосновения. И этот урок мне также преподнес Николай Алексеевич. Поэтому после окончания съемок я мысленно произношу: «Учитель! Перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени…»