В Мюнхене Ратушную площадь не узнать: все свободное пространство, раньше занятое туристами и голубями, сейчас оккупируют выходцы с востока. Женщины в паранже, оставляющей открытой только прорези для глаз, темноволосые мужчины с густыми бровями, угрюмо смотрящие исподлобья, дерганые подростки, разговаривающие между собой со странными, каркающими интонациями арабского языка. Я сворачиваю в соседний подвал и спускаюсь в знаменитую пивную, давно превратившуюся в главную туристическую достопримечательность. Там всегда по-немецки шумно: играет оркестр, поет компания пьяных ребят, разносят бретцели и пиво — этот шум не меняется уже десятилетия, так что о том, как теперь выглядит Мариенплатц, невольно забываешь. Я беру кружку светлого, сажусь передохнуть — со мной за столом выпивает пожилой немец в национальном баварском костюме. Это завлекалово для туристов, так что я сначала не обращаю внимания, но он заговаривает первым: узнает русскую, с трудом выговаривает "здравствуйте" и переходит на английский.
- Первый раз в Мюнхене?
- Нет, - я вежливо улыбаюсь, - четвёртый. Но город очень изменился, поэтому чувство, будто приехала впервые.
Кажется, я задеваю какое-то больное место в своем собеседнике, потому что он недовольно цедит в пивную пену:
- Понаехали...
- Но ведь вы голосовали за это, вы в Евросоюзе, - я не скрываю своего недоумения, - вы выбираете законы, чтобы принимать мигрантов без адаптации в вашу культурную среду. Это последствия вашей политики — если она вам не нравится, почему вы ее придерживаетесь?
Мужчина с усталым видом, будто он делает это не в первый раз, начинает рассказывать. Что первый раз он голосовал против, но его голос ни на что не повлиял, поэтому он перестал принимать участие в выборах, дистанцировался от политической жизни вообще, и сейчас избегает тех мест, которые напоминают ему о переменах.
- Внутренняя эмиграция, - констатирую я.
- Ну, кому как не русским это не знать, - отвечает немец, и я краснею. Один-ноль в его пользу.

Любой человек с рождения интегрирован в общество, в котором он появился на свет. Вместе с умением ходить, разговаривать, писать, считать каждому из нас в менее явном виде прививаются также навыки общения и существования в социуме. Привычная среда взаимодействия отчасти является причиной любви к Родине. Но иногда случается так, что социум вступает в конфликт с внутренним "я" человека. Когда таких конфликтов становится много, или личность, испытывающая неудовлетворенность, обладает харизмой и внутренней силой, противоречия разрешаются переменами: революционными или эволюционными. В России — справедливости ради, не только в ней — еще со времен Рюриковичей появился еще один путь: переезд в другую страну, где общество с другими привычками живет по другим правилам. Со временем эмиграция стала естественным путем развития тех людей, которые не могли сосуществовать с институтами власти в стране. Но эмиграция подразумевает некоторую финансовую свободу, возможность передвижения — даже если это не подготовленный переезд, а бегство, прыжок в неизвестность, для прыжка нужен трамплин. При авторитарных, диктаторских режимах, при травле, преследовании, его подготовить практически нереально, поэтому единственным путем побега остается бегство в себя. Внутренняя эмиграция.

Как и любая эмиграция, для переживающего ее человека — это драма и травма, быть может, даже большая, чем для эмигранта переехавшего. У последнего хотя бы остается место, куда он может оглянуться с тоской и надеждой; внутренний эмигрант становится чужим на своей Родине. Он не влияет на политическую жизнь из-за добровольного выбора или из-за давления правительства, он не меняет среду обитания, а приспосабливается к ней, он вынужден прятать свою энергию внутри себя или искать хоть какой-то, пусть даже неадекватный, выход — Даниил Хармс писал детские стихи не от любви к детям.