Ксения Шаповалова
После второго рождения
Как благодаря немецкому бургомистру не случилась вторая Хатынь и как жили дети военных лет
В 4 часа утра всю деревню Лубянку согнали на большую площадь. Завывал ветер, громко плакали дети. В головах мелькало: «Вторая Хатынь!» Перед жителями выставили два пулемета. Немцы прочитали приговор толпе из двухсот человек: «За одного нашего солдата вас погибнут тысячи!» Один миг до страшных, леденящих душу выстрелов… Сейчас махнут рукой и будет падение, далекое небо, и что-то красное и удивительно горячее потечет по груди. Тогда Янушкевича Алексея Васильевича не было бы на свете. По счастливой случайности рукой не махнули. Не было падения, и для маленького Лёши, которого при расстреле поставили возле пулемета, с этого мгновения буквально началась вторая жизнь, осенью 1943 года произошло второе рождение.
А.В. Янушкевич
Алексей Васильевич Янушкевич появился на свет 20 марта 1936 года в деревне Кукличи Гродненской области. Это западная Белоруссия, до польской границы было всего 25 километров. Безоблачного детства у мальчика не было. Отец ушел в 40-м году в армию. Оттуда – сразу на фронт. Уже без отца в семье рождается третий ребенок: все мальчики, все – лишены счастливого детства. Мать остается одна. «Отец писем не писал, потому что был неграмотный. До самого 1945 года мы не знали, где он и что с ним», – рассказывает Алексей Васильевич.
Утром 21 июня 1941 года деревня проснулась рано: мимо летели немцы на запыленных мотоциклах. Потом пошли танки. «Молотов еще не объявил о нападении Германии. А мы уже знали, что пришла война…» . Через день в деревне началась стрельба. Отступали брестские войска. Деревня Кукличи загорелась: в ней было 120 домов, а остался маленький домик на отшибе. Все сожгли, а жителей отправили в деревню Лубянку, за 3 километра оттуда.
Утром 21 июня 1941 года деревня проснулась рано: мимо летели немцы на запыленных мотоциклах. Потом пошли танки. «Молотов еще не объявил о нападении Германии. А мы уже знали, что пришла война…» . Через день в деревне началась стрельба. Отступали брестские войска. Деревня Кукличи загорелась: в ней было 120 домов, а остался маленький домик на отшибе. Все сожгли, а жителей отправили в деревню Лубянку, за 3 километра оттуда.
Утром всю Лубянку согнали на площади, чтобы жители смотрели на расстрел. Я уже большенький был, 5 лет целых. Навсегда запомнил эти мгновения: трое людей – один в тельняшке, другой в военной форме, третий в сорочке – копали себе могилы. На наших глазах их убили и в эти же ямы бросили. До сих пор никто
не знает их имен...
не знает их имен...
Четыре семьи поселили в бывшей деревянной школе. Жили буквально друг на друге. Печки не было: ни сварить еду, ни согреться было нельзя. Мало того, часто семьи ссорились: было очень тесно. «Однажды соседка якобы нечаянно вылила чугунок с кипятком на голову моего младшего брата, – вспоминает Алексей Васильевич. – А немцы его спасли! В семи километрах оттуда был госпиталь. Мать брата туда утащила, и немцы дали специальную мазь. Брат до сих пор живой, и ни одного пятнышка нет на нем! А эсесовец потом чуть не убил эту женщину, которая ребенка обварила. Детей нельзя было трогать. Где-то гуманность и справедливость были вперемешку с жестокостью».
Всю войну семья Янушкевичей так и прожила в этой школе. Спасала только корова: рядом был сарай, где ее держали. Единственную лошадь немцы застрелили, потому что та не желала возить чужаков, скидывая их. А вот корову не трогали.
Всю войну семья Янушкевичей так и прожила в этой школе. Спасала только корова: рядом был сарай, где ее держали. Единственную лошадь немцы застрелили, потому что та не желала возить чужаков, скидывая их. А вот корову не трогали.
В деревне у нас был бургомистр по фамилии Бом. Очень был хозяйственный мужик! Он строго заставлял молоко сдавать, но всегда говорил: «Киндер – 1 литр на сутки!» Нас трое детей, 3 литра оставляли, а остальное надо было обязательно сдать.
На фронт Бома не взяли: он был хромой. Все время ходил с клюшкой, проверял, кто какую скотину держит, у кого сколько зерна. Лошадей не осталось, было очень тяжело пахать и боронить вручную. «Если не заборонить вовремя, птички выклевывали зернышки, да и Бом злился, – поясняют мне. – Он по полям едет, дает задание: «В следующий раз не сделаешь, Янушкевич, отлуплю!» И лупил безбожно своей палкой! Бом любил исключительный порядок. У нас обязательно у каждого дома был палисадник. Если зарос бурьяном – получишь взбучку».
Как ни странно, именно Бом подарил мальчику Лёше второе рождение тогда, когда всю деревню готовились расстрелять за погибшего немецкого офицера. Бом любил ездить по району один, среди лесов. Однажды его поймали русские партизаны, раздели и привязали к муравейнику: «Или тебя съедят муравьи, или ты будешь работать на нас». Он согласился. Куда ему деваться?
В то страшное утро партизаны не могли вмешаться в расстрел. Бому было сказано: «Спасаешь деревню или мы тебя сдаем немцам, что ты русским помогаешь». Алексей Васильевич вспоминает: «Бом из-за угла выскочил за пулеметами, и долго-долго с эсесовцами разговаривал. Читают нам потом приказ: «Благодаря бургомистру вас расстреливать не будем. Но если хоть один партизан появится в деревне, вас уже никто не спасет». А старый приговор был примерно такой: «Людей расстрелять, деревню сжечь, улицу вспахать». Таких деревень очень много, вспомнить только Хатынь сгоревшую. И только благодаря Бому мы не стали второй Хатынью».
Бома с тех пор никто не видел. И никто не знает: жив ли он был, или уехал тогда, или его вообще убили? Недавно Алексей Васильевич узнал от дальнего родственника, который тоже жил в этой деревне, что тот на расстреле не был. Отец спрятал его в солому со словами: «Пусть хоть один останется жив».
В то страшное утро партизаны не могли вмешаться в расстрел. Бому было сказано: «Спасаешь деревню или мы тебя сдаем немцам, что ты русским помогаешь». Алексей Васильевич вспоминает: «Бом из-за угла выскочил за пулеметами, и долго-долго с эсесовцами разговаривал. Читают нам потом приказ: «Благодаря бургомистру вас расстреливать не будем. Но если хоть один партизан появится в деревне, вас уже никто не спасет». А старый приговор был примерно такой: «Людей расстрелять, деревню сжечь, улицу вспахать». Таких деревень очень много, вспомнить только Хатынь сгоревшую. И только благодаря Бому мы не стали второй Хатынью».
Бома с тех пор никто не видел. И никто не знает: жив ли он был, или уехал тогда, или его вообще убили? Недавно Алексей Васильевич узнал от дальнего родственника, который тоже жил в этой деревне, что тот на расстреле не был. Отец спрятал его в солому со словами: «Пусть хоть один останется жив».
Еще одно страшное мгновение было осенью 1943 года. Партизаны были с одной стороны деревни – немцы с другой. «Однажды мужики-партизаны пробирались в дом на окраине селения, чтобы их накормили, – вспоминает Алексей Васильевич. – Хозяйка отправила девочку маленькую во двор: «Смотри, чтоб никто не пришел». Она только вышла – а там немцы. Дверь была в сторону леса, и те уже успели окружить дом. Наши кинулись к двери, но убежать не успели. Тут же их уложили… Только один остался живой, он успел добежать до леса. Видно, его хотели взять живым. Убитых же выбросили в колодец».
Уже в 1944 году, когда освобождали деревню, рядом проходили бои. «Мы жили у болот, а там непроходимая топь: танкам не проехать, поэтому они шли с другой стороны. Бомбили опять недалеко от нас, – рассказывают мне. – Часть деревни вновь сгорела. А нас, всех жителей, угнали в лес. Оттуда мы видели, как стреляют. Видели мы, маленькие дети, и лошадей убитых, и людей мертвых».
Уже в 1944 году, когда освобождали деревню, рядом проходили бои. «Мы жили у болот, а там непроходимая топь: танкам не проехать, поэтому они шли с другой стороны. Бомбили опять недалеко от нас, – рассказывают мне. – Часть деревни вновь сгорела. А нас, всех жителей, угнали в лес. Оттуда мы видели, как стреляют. Видели мы, маленькие дети, и лошадей убитых, и людей мертвых».
Как только фронт прошел мимо, Янушкевичей выселили из школы. А жить-то где-то надо: осень на дворе. «А мы кому нужны с ребятишками маленькими? Одна женщина разрешила только в баню поселиться. Жили мы целый год в маленькой баньке, которая топилась по-черному. На зиму хозяйка сжалилась: все-таки пустила в дом». Кстати, эта баня стоит до сих пор, уже сгнила почти, но еще на своем месте.
«Мать не знала, жив ли отец, – вспоминает Алексей Васильевич. – Тем, у кого мужья были на фронте, в деревне давали поблажки. Только не нам: может, он в плену? Может, сам немцам сдался? Пришел отец только в августе 1945. Под Москвой он попал в плен и оказался позже в западной Германии на угольных шахтах». Из шахты не выпускали вообще: там ели, спали, там же умирали. Света не было – только керосинки. В 1944 году в шахту пришла знатная немка, муж которой погиб под Сталинградом. Она искала рабочих для своего хозяйства и выбрала отца Алексея Васильевича.
«Мать не знала, жив ли отец, – вспоминает Алексей Васильевич. – Тем, у кого мужья были на фронте, в деревне давали поблажки. Только не нам: может, он в плену? Может, сам немцам сдался? Пришел отец только в августе 1945. Под Москвой он попал в плен и оказался позже в западной Германии на угольных шахтах». Из шахты не выпускали вообще: там ели, спали, там же умирали. Света не было – только керосинки. В 1944 году в шахту пришла знатная немка, муж которой погиб под Сталинградом. Она искала рабочих для своего хозяйства и выбрала отца Алексея Васильевича.
А.В. Янушкевич
«Когда отец вернулся, спросил старшего брата Ивана, узнал ли он его. Тот замотал головой: папа сильно изменился. Я тоже его не узнал. А вот младший брат Вася, который родился уже после того, как отец ушел в армию, радостно закивал: узнал. Папа смеялся долго и отдал ему самый большой кусок сахара: «Ну, держи. Раз уж ты меня лучше всех помнишь!»
Отец сильно болел. В шахте он заработал порок сердца, и прожил с нами только 6 лет. На что могли, построили дом. Поначалу там не было ни пола, ни потолка, ни окон. Только сделали кухонку: там и жили сначала. В остальном доме – корова была да овцы.
Когда отца не стало, мы много работали. Я пас своих и соседских овец, телят и коров. Кто-то из соседей даст нам лошадь, а денег нет у нас расплатиться. Надо было отрабатывать. Вот я и пас их скотину. Голодали страшно, – вспоминает мой собеседник. – Мать день и ночь работала. Как рассвело – ее дома нет уже. В поле вручную копали, пахали, сеяли. Мама была очень трудолюбивая. За счет этого и жили. Почти все у нас забирали: всякие налоги надо было выплачивать. А нам самим еды – кот наплакал».
Школа в деревне появилась в 1944 году, когда из нее выселили семьи, жившие там всю войну. Только в 10 лет, в 1946 году, Леша Янушкевич пошел в 1 класс: «Мать нас с братом не пускала: «Вы оба уйдете, а кто работать будет?» В 7 классе мне пришлось оставаться на второй год. Почти до декабря я пас коров. А там – зима, морозы, обуть и одеть совсем нечего. Весной только потеплеет – опять надо скотину пасти. Какая же тут учеба?»
Отец сильно болел. В шахте он заработал порок сердца, и прожил с нами только 6 лет. На что могли, построили дом. Поначалу там не было ни пола, ни потолка, ни окон. Только сделали кухонку: там и жили сначала. В остальном доме – корова была да овцы.
Когда отца не стало, мы много работали. Я пас своих и соседских овец, телят и коров. Кто-то из соседей даст нам лошадь, а денег нет у нас расплатиться. Надо было отрабатывать. Вот я и пас их скотину. Голодали страшно, – вспоминает мой собеседник. – Мать день и ночь работала. Как рассвело – ее дома нет уже. В поле вручную копали, пахали, сеяли. Мама была очень трудолюбивая. За счет этого и жили. Почти все у нас забирали: всякие налоги надо было выплачивать. А нам самим еды – кот наплакал».
Школа в деревне появилась в 1944 году, когда из нее выселили семьи, жившие там всю войну. Только в 10 лет, в 1946 году, Леша Янушкевич пошел в 1 класс: «Мать нас с братом не пускала: «Вы оба уйдете, а кто работать будет?» В 7 классе мне пришлось оставаться на второй год. Почти до декабря я пас коров. А там – зима, морозы, обуть и одеть совсем нечего. Весной только потеплеет – опять надо скотину пасти. Какая же тут учеба?»
Алексей Васильевич закончил школу в 1954 году, а через год по оргнабору уехал в Томск валить лес. «Приехал я уже с деньгами – улыбается мой собеседник. – Купил себе велосипед, костюмчик новый. Видный парень стал! – смеется он. В колхоз мне идти не хотелось, и опять мы уехали на заработки. А вот велосипед тот новенький – оставил младшему брату, пускай гоняет!»
Теперь между военным прошлым и мирным будущим у Алексея Васильевича не миг, а целая вечность. Вечность, длинною в долгую и счастливую жизнь. Жизнь, которая подарила ему второе рождение.
Теперь между военным прошлым и мирным будущим у Алексея Васильевича не миг, а целая вечность. Вечность, длинною в долгую и счастливую жизнь. Жизнь, которая подарила ему второе рождение.