Невский проспект всегда шумен и говорлив, но есть символическая точка, которая для меня, по крайней мере, делит его на две части. Не знаю, равны ли эти части, хотя нет, знаю, что не равны. Не могу назвать их отличий. Но у Аничкова моста один Петербург заканчивается и начинается другой.

Признаться честно, я не люблю бывать на той стороне. Если гуляю по Невскому, то чаще всего дохожу до Фонтанки и разворачиваюсь пойти обратно. У Аничкова моста для меня заканчивается Российская империя. Там, дальше – Московский вокзал, шумный и грязный, похожий на столицу, именем которой назван, а после него – площадь Александра Невского и Александро-Невская лавра, но мы так далеко не взглянем, у нас нет подзорной трубы.

У Аничкова моста с Фонтанки пахнет влагой, на дорогах – вечная полупробка, люди переходят мост, останавливаясь, чтобы сделать фотографию со знаменитыми конями. Голоса, усиленные динамиками, объявляют, что на прогулочный кораблик можно сесть здесь и там, и прямо сейчас, студентам и пенсионерам скидка. Кофейная машинка умудряется втиснуться под деревьями. Но если оторвать взгляд от воды, скульптур, разукрашенных аниматоров и туристов, то по правую руку будет розоватый дворец Белосельских-Белозерских. Он не бросается в глаза, как Зимний, не привлекает внимания таинственной готикой, не сверкает позолотой в солнечных лучах, и сколько бы друзей я ни водила этим маршрутом, никто ни разу не спросил: «А что это за здание?», как спрашивали они про половину домов на Невском. Дворец как будто невидим для взгляда любого, кто пришел не специально за ним.

Удачно расположенный поблизости от любимого Романовыми Аничкова дворца, этот шкатулочный розовый кварц дворцовой коллекции Петербурга переходил из рук в руки, пока не попал в собственность императорской фамилии, жонглировавшей дворцом, как мячиком. Александр III подарил дворец Великому князю Сергею Александровичу в день его свадьбы. Сергей Александрович, став генерал-губернатором Москвы, уехал туда и был там же убит на Красной площади. Владелицей дворца осталась его жена Елизавета Федоровна. Она и передала дворец Великому князю Дмитрию Павловичу. После убийства Распутина Дмитрий Павлович именно здесь, во дворце Белосельских-Белозерских, ждал решения Николая II, велевшего никому из заговорщиков не сметь приезжать к нему в Царское село. Компанию Дмитрию составлял князь Феликс Юсупов, они вместе читали утренние газеты, чтобы узнавать новости.

Помните ее стихотворение:

Так под кровлей Фонтанного Дома,
Где вечерняя бродит истома
С фонарем и связкой ключей, –
Я аукалась с дальним эхом
Неуместным тревожа смехом
Непробудную сонь вещей.

На гербе рода Шереметевых латынью выписан их девиз: «Deus conservat omnia» (Бог сохраняет всё). Эти слова Ахматова, гуляя в парке, видела, должно быть, каждый день – герб украшал ворота дома. Она написала их поверх своей «Поэмы без героя» с пометкой: «Девиз в гербе на воротах дома, в котором я жила, когда писала поэму». И потом другой поэт, с другой стороны мира, тоже использовал их, когда умерла Ахматова. Иосиф Бродский «На столетие Анны Ахматовой»:

Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос —
Бог сохраняет всё; особенно — слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.

Кстати, о Бродским. Вход в музей Анны Ахматовой расположен не со стороны Фонтанки, а со стороны Литейного проспекта. Если пойти дальше по нему – мимо вычурного дворца Зинаиды Юсуповой, вид на который нагло перекрыт троллейбусными проводами, мимо музея-квартиры Некрасова, где вечно стоят съемочные павильоны очередных кинокартин, которым нужен достойный зал, то треугольником покажется впереди дом Мурузи. В нем жили Гиппиус и Мережковский, в нем родился Иосиф Бродский. Именно здесь, в доме Мурузи, находятся его полторы комнаты, по половицам которых мать Бродского не разрешала никому ходить в носках, если помните. Сейчас они пустынны, в носках никто не ходит, а в дальней комнате выкупленной под музей Бродского коммуналки стены обклеены вырезками из его стихов: «Свобода – это когда забываешь отчество у тирана». Иногда музей Бродского открывает двери, устраивает чтения и концерты, и тогда после короткой экскурсии обычно говорит, что зрители могут выйти на балкон. Он небольшой, на нем едва ли спокойно поместятся пятеро. Отец Бродского фотографировал его здесь каждый день рождения. Позади будущего лауреата Нобелевской премии – Спаса-Преображенский собор, где был крещен президент Владимир Путин.

Но если пойти в другую сторону, вдоль набережной Фонтанки, то от Шереметевского дворца попадешь к Инженерному замку. Павел I построил себе неприступную крепость, где – се ля ви – и был убит заговорщиками. Его причуда называть собственные дворцы замками обеспечила этому месту славу единственного замка в Петербурге. «Пустынный памятник тирана, забвенью брошенный дворец», – это Пушкин писал об Инженерном замке.

Цветущий Летний сад пропустит нас на Дворцовую набережную. Мраморный дворец, Ново-Михайловский, Владимирский дворец. Говорят, цари не любили, когда Великие Князья оставались после приемов ночевать в Зимнем, настаивая, чтобы те уезжали в свои пенаты. Набережная широка, и вечером живо представляется, как князь Владимир Александрович пишет в своем кабинете под цоканье экипажей с улицы.

Понимаешь всё уже на Дворцовой площади. Музыканты поют непременно Сплин или на крайний случай ДДТ. «Выхода нет, скоро рассвет». Никакого рассвета не будет, белые ночи, забыл, Саша? Люди лежат прямо на брусчатке, едят что-то, греют руки о теплые стаканчики кофе. Идешь сквозь арку Генерального штаба, от ветра хочется поднять воротник.

По теневой стороне Невского – Строгановский дворец. Набережная реки Мойки. Первая река, которую пересечет Невский проспект. Набережная, на которой из-за ее близости к Зимнему дворцу любили селиться богатые дворянские семьи.

В районе Гостиного двора, если взглянуть в маленькую расщелину улиц – Площадь Искусств. Пройти чуть дальше – Российская Национальная Библиотека. Мемориальная табличка напоминает, что ее читателем был В.И. Ленин. Подземный переход, неудобная брусчатка напротив магазина купцов Елисеевых, Екатерининский сад, в глубине – Александринский театр.

Замираешь, слушаешь, как у Аничкова моста стучит копытом сердце Петербурга. Вспоминаешь, как два лета назад забрели с другом в Голицын-лофт спрятаться в теньке от солнца, он тебе видео на телефоне показывал вон на той скамейке. А здесь когда-то сидели на балкончике, кофе пили, вон ту фотографию сделал в Instagram. Помнишь? А однажды в музее Анны Ахматовой под светом фонарика из телефона читал ее письмо сыну Льву. Ходил в его музей слушать лекцию, а там на кухне ребята сидели чай пили, и на стене – фотографии Николая Гумилева и Анны Ахматовой, родителей. Прохожий, останавливая тебя за локоть, рассказывал, что был другом Льва Николаевича, сетовал, как пропустил лекцию.

Можно закрыть глаза и представить, что ничего больше нет. Что через сотни лет пришел отряд раскапывать наш город. Только что жизнь сделала круг. Один маршрут, а историй столько – и нерассказанных больше, чем рассказанных. Сколько людей прошло этими улицами? А сколько еще пройдет? Город хранит их отпечатки. Или стирает.

Берешь мороженое, облокачиваешься о перила Аничкова моста, и где-то в этом водовороте понимаешь, как Хайдеггер, что жизнь – это история.