Не раз мне приходилось писать тексты и снимать сюжеты, посвященные 9 мая. Всё это оставалось на уровне «надо помогать ветеранам», «гордиться их подвигами», «помнить о погибших». Легко благодарить ветеранов со страниц газеты, сложнее сделать это лично. Мне не хватало духу подойти и просто сказать «спасибо». Всегда казалось, что этого недостаточно.

Я бы, наверное, так и думала, если бы не получила задание от редактора: в кратчайшие сроки найти ветерана и рассказать о его подвигах. Сказать, что это было сложно – ничего не сказать. Оказалось, что в Когалыме фронтовиков вовсе не осталось. Мне предложили связаться с блокадниками и узниками концлагерей. Но проблема в том, что на время войны им было от двух до шести лет – дети войны. Связалась с дочерью одной из узниц, но встретиться так и не удалось, поскольку вспоминает войну она очень эмоционально, вплоть до вызова скорой. Меньше всего мне хотелось становиться циничным журналистом и требовать встречи. Твердо решила, что ни под каким предлогом не пойду, если есть риск подорвать чье-либо здоровье. Даже под угрозой увольнения. Я уже представляла, как получаю по шапке от редактора, когда наткнулась на еще одну фамилию.

Забежала домой, чтобы быстро переодеться и собрать сумку в спортзал. Кинула рабочий блокнот на диван. Он благополучно пролетел мимо и упал на пол. Поднимаю его, вылетает записка. На ней было написано «Ревера Николай, 10 лет» и номер телефона. Шли долгие гудки и наконец на другом конце провода прозвучало «Алло». Разговор получился коротким, договорились о встрече на следующий день.

Правильно говорят, что встречи с лучшими людьми происходят случайно. Если бы не мои проблемы с меткостью, я бы и не вспомнила о том, что мне посоветовали связаться с Николаем Григорьевичем. Но обо всем по порядку…

Я очень сильно волновалась, ведь до этого момента я не могла сказать простого «спасибо», а тут меня ожидала целая беседа тет-а-тет. Озноб прошел в тот момент, когда я увидела его улыбку.

– Добрый день, я Полина.
– Здравствуйте, проходите!

Он рассказывал о том, как немцы вошли в их село, о том, как заставляли работать на себя, о том, как он попал в партизанский отряд и как ждал этой победы.

Затем поведал о жизни после войны, как жили в общежитиях без крыши, как из руин заново строили дома. Затем о семье, детях, переезде на север.
Мне бы не хотелось пересказывать весь его жизненный путь, об этом уже напечатано в газете. Важно другое.

Я получила достаточно информации, чтобы сделать материал на полосу, возможно, даже на две. Где-то час длился этот разговор, понимала, что встреча подходит к концу. Возможно, это первый и последний ветеран, которому я могу сказать «спасибо». От этих мыслей мне стало не по себе. Выключила диктофон, поблагодарила за беседу. Он расплылся в улыбке и произнес:
– Может чаю?
– Ну, что Вы, не стоит…
– Тогда давайте кофе!
– От кофе не откажусь.

Закипятили чайник, достали крекеры. Все действие происходит в полной тишине.

– Возможно я задам некорректный вопрос, но, скажите, а не страшно было умереть?
Он даже не взглянул в мою сторону. Отхлебнул медленно кофе, потом еще раз, и еще. Я уже было прокляла себя за такую бестактность. Но вдруг он заговорил.

– А Вы не думали о том, чтобы уйти из партизанского отряда?
– Нет, конечно. Из него не стремились уйти, туда стремились попасть. Правда, многие оказались предателями и трусами.

Кофе закончился, а разговоры о войне продолжались.

– А сколько раз вы были ранены?
– Ох, могу сказать, что здесь было сильное ранение, – показывает в область груди. – И еще осколок гранаты попал в глаз.

Разговор плавно перешел на конфликт Украины и России (Николай Григорьевич родом из Украины), затем о взаимоотношениях в семье, литературе, кинематографе.

– Вы, наверное, голодны. Давайте я Вам борщ налью, сам готовил…
– Спасибо, я не голодна.

Борщ всё же разливают по тарелкам.
– История переписывается, многие детали военных действий заменяются лживыми подробностями, которых в помине не было. Сидят доморощенные историки и печатают то, чего не знают, чего не видели. Как говорится, дыма этого не нюхали. А самое страшное, что люди верят. Принято это, верить тому, что в книгах написано.

- Скажите, а вы верующий человек?
Мой вопрос он не расслышал. Пришлось повторить громче. Заметила, что он читает по губам.
- Я верю, что после смерти есть жизнь. Когда жене стало плохо первый раз, она рассказала нам с дочерью, что к ней приходили люди в белом одеянии. Сказали: «Еще не время, месяца три подождем». И ушли. Через три месяца супруга скончалась.

В этот момент я проглотила ком в горле. О смерти сложно говорить, тем более близкого человека. Хотелось вывести разговор на позитивный лад. Но в моей черепной коробке произошел сбой, и я спросила сначала про холокост, а потом про репрессию.

Этот разговор мог продолжаться бесконечно. Мы и фотографии успели посмотреть, и еще разочек кофе выпить. Я ушла из редакции в десять утра, а вернулась в пять часов вечера. И за это время у меня не возникало желания заглянуть в телефон. Наша беседа не была интервью, диктофон остался мирно лежать на тумбочке в зале. Но мне так четко врезалось в памяти каждое движение, каждое слово, что, казалось, смогу воспроизвести весь разговор со слов «Здравствуйте, проходите!».

Николай Григорьевич проводил меня до двери, подал пальто. Настало время сказать то, за чем я сюда и пришла.

– Спасибо.

Он широко улыбнулся.

Возможно, в этот момент он решил, что я поблагодарила его за беседу, за кофе или борщ… Неважно. Эта благодарность уместила в себе уважение, любовь и трепет за все, что он сделал для нас, будучи еще совсем ребенком.

Мне до сих пор трудно поверить, что в моей жизни состоялась такая встреча. Ее стоило подождать, чтобы осознанно произнести эти слова. И улыбка в ответ –самый лучший подарок, который только можно придумать.